— Хорошо, мамуль, — пообещал я. — А с кем он дрался?
— Что? Боже мой… Я не помню. Он вышел из тюрьмы незадолго до нашего приезда в Челтенхем. Работая на ипподроме, невозможно было не слышать о нем. Дай-ка подумать… Точно! — вдруг вспомнила она. — Его посадили не просто за драку. Он со строительным пистолетом, ну, знаешь, которым доски скрепляют, напал на какого-то молодого человека и прострелил ему скобками джинсы, буквально пришил их к телу. Винн Лиз мстил ему, ведь тот переспал с его девушкой, а скобки — чтобы впредь не мог спустить штаны.
— О Господи!
— Сейчас это может показаться забавным, но тогда человеку со скобками в теле пришлось лечь в больницу, чтобы их вынуть. И поговаривали, что они попали в самые болезненные места, так что этому парню вряд ли удастся лечь в постель с кем бы то ни было вообще, не говоря уже о девушке Винна Лиза.
— А почему я никогда об этом не слышал?
— Не знаю, сынок, может, и слышал, только не от меня. Я бы ни за что не стала тебе такое рассказывать. Ты был тогда совсем еще крошкой. Хотя ты и так очень не любил Винна Лиза, прятался, если он заходил в офис. Ты делал это интуитивно, ты его просто не переваривал. Вот я и стала пугать тебя им. Для этого мне даже не пришлось говорить про все эти ужасы. Я боялась, что, если расскажу, как он вырезал у лошадей языки, ты не сможешь спать спокойно по ночам. Да и теперь я ни за что не стала бы рассказывать подобное ребенку, пусть даже современные дети и так знают, что в мире полно всякой грязи.
— Спасибо, что не рассказала, — сказал я. — Мне было бы очень неприятно знать об этом.
— Ты всегда был чудесным ребенком. Погладили по головке. А что? Мы ведь всегда были друзьями.
— Ладно, — сказал я. — Давай-ка вспомним еще пару имен. Что ты помнишь о Ронни Апджоне?
— Апджон… — Было ясно, что у нее возникли неприятные ассоциации, но вспомнить точно она пока не могла.
— Апджон и Трэверс, — подсказал я. — Кто такие Апджон и Трэверс?
— Родненький, понятия не имею. Трэверс — так звали мальчика, с которым ты ходил в школу. Ты его так и звал Трэверс — по фамилии. Он, бывало, заходил поиграть с тобой. А его мать разводила сиамских котов.
— Я его не помню.
— Это было так давно! Словно в другом мире.
— И сейчас я снова в него вернулся, в этот мир.
— Правда. Тебе это, наверное, кажется странным?
— Да, — невольно согласился я, — ты права.
— Кого ты еще там встретил? Ведь встретил?
— Дж. Роллса Иглвуда. Я помню его. Только теперь он постарел и ходит с тростью.
— Дж. Роллса! Ну, Рассет ты вряд ли помнишь.
— Голую Задницу?
— Конечно, как ты мог забыть!
— Я помню, как погиб Джимми.
— Бедняжка. Такой был милый ребенок!
— В Дж. Роллсе есть что-то от тирана, — сказал я.
— А у него это было всегда. Он и у себя во дворе командовал, и во всем поселке. Так это старое чудовище все еще тренирует… Он не допустил бы в своем присутствии ни одного плохого слова о Рассет. Одного жокея он вышвырнул только за то, что тот смеялся над сальной шуточкой, отпущенной в ее адрес. Об этом ходило столько разговоров. И что же сталось с Рассет?
— Еще не знаю. Тут теперь фигурирует внучка по имени Иззи. Некоторое время они встречались с Кеном Макклюэром. — Я помолчал. — Мам, ты не знаешь, случайно, почему наложил на себя руки Кенни Макклюэр?
На какое-то мгновение она задумалась.
— По-моему, из-за депрессии. Ему пришлось пережить сильное потрясение. Его все любили. Он частенько брал тебя с собой на объезды, покататься в джипе. Я никогда не верила сплетням.
— Каким сплетням?
— Что-то, связанное с медикаментами. Он выписал не то лекарство, какое-то ужасное лекарство. Но это всего лишь сплетня. Люди никак не могли понять, почему он наложил на себя руки, если все его так любили. Это было так ужасно.
— А как он убил себя?
— Выстрелом из пистолета. Разнес себе голову. Солнышко, не заставляй меня вспоминать. Мне так больно об этом думать.
— Прости.
Ее реакция удивила меня. Я никогда не задумывался над ее любовными увлечениями, потому что, насколько я знал, в промежутке между первым и вторым замужеством их просто не было. Но теперь, судя по ее фотографиям, на которых ей было двадцать с чем-то лет, я понимал, что в то время она была открыта для любви. Она всей душой ждала своего Джона Дарвина.
Мама всегда очень чутко понимала мое молчание. И сейчас она сказала:
— Кенни был женат. Я не хотела, чтобы он оставлял жену и детей. Это длилось недолго и было за много лет до того, как он покончил с собой. Мы часто виделись, но остались просто друзьями. Ты это хотел узнать?
— Думаю, да.
— Мне бы не хотелось, чтобы ты рассказал об этом своему другу Кену.
Я улыбнулся.
— Хорошо, не буду.
— Он был замечательным человеком, сынок.
— Я тебе верю.
— Знаешь, — сказала она проникновенно, — ты должен помочь Кену выкарабкаться из беды. Не позволь ему повторить ошибку своего отца. Я бы все на свете отдала, чтобы узнать, что беспокоило Кенни… Чтобы остановить его. Но он так и не сказал мне… Мы больше не были так близки, как раньше… Помоги его сыну ради меня и Кенни, ладно?
Я был ужасно тронут. Родители иногда подбрасывают нам такие сюрпризы!
— Если сумею, обязательно помогу ему, — пообещал я.
На следующий день, в восемь часов утра я отправился в клинику с твердым намерением выпытать у Кена все, что только смогу. Но вместо спокойной конфиденциальной беседы ранним воскресным утром я обнаружил, что в клинике полно народу и все ужасно чем-то обеспокоены.
Полиция преградила въезд на парковочную площадку, но вся она и так была заполнена полицейскими машинами, на некоторых из которых работали мигалки.
Я хотел было пройти пешком, но меня остановил представитель закона. В глубине двора я увидел Кэри Хьюэтта в его, теперь уже привычном для меня, состоянии отчаяния. Другим я его просто не видел. Рядом стоял Кен, и было видно, что он напряжен до предела.
— Туда нельзя, сэр, — сказал представитель власти.
Я крикнул:
— Кен!
Он услышал, поднял голову, помахал и пошел ко мне.
— Бог его знает, что творится, — сказал он. — Пожарные и страховые агенты провели здесь вчера весь день, искали неопровержимые доказательства поджога.
— И нашли?
— Не знаю. Они не говорят. Зато они нашли труп.
ГЛАВА 6
— Чье тело? — автоматически спросил я.
