— Пытаюсь это выяснить.
— А у Кена есть какие-то догадки?
— Пока нет.
— Но если не из-за страховки, то зачем было их убивать?
Я вздохнул.
— Возможно, чтобы дискредитировать Кена.
— Но зачем?
— Он не знает.
Рассет задумчиво посмотрела на меня.
«Если верить сплетням, то скольких же мужчин она успела осчастливить», — подумал я.
— Конечно, — наконец проговорила она, — кто-то другой мог застраховать тех лошадей помимо самого хозяина.
— Каким образом? — поинтересовался я.
— Когда-то мы работали с одним владельцем, который не оплачивал счета. В конце концов он задолжал нам кругленькую сумму. Но у него неважно шли дела, и он не мог найти денег. Его самым ценным имуществом была лошадь, которую мы для него тренировали. Мы могли отобрать у него лошадь в уплату долгов. Но нам бы пришлось продать ее, чтобы вернуть деньги. А отец надеялся, что она может выиграть Гранд-Националь и не хотел с ней расставаться. Вы слушаете?
— Да, — ответил я.
— Так вот, она должна была бежать в предварительном забеге. Но, вы ведь сами знаете, у лошадей часто бывают несчастные случаи, и мне было не по себе. Я застраховала ее на сумму, покрывающую ту, что задолжал нам владелец, но ему ничего не сказала.
— И что же, лошадь не умерла?
— Не на скачках. На них она одержала победу. Она погибла в автокатастрофе по пути домой.
Я сочувственно вздохнул. Рассет кивнула:
— Лошадь мы потеряли. А владелец был поражен, когда я призналась ему, что оформила страховку. Я сделала это от его имени, и он мог на законных основаниях забрать все деньги и не заплатить нам. Но он был честным человеком и вернул весь долг сполна. С другой стороны, я могла так и не сказать ему, что застраховала лошадь, и прикарманить деньги.
Я глубоко вздохнул.
— Спасибо вам.
— Страховые агенты, — продолжала она, — могут сличить имя настоящего владельца с именем, записанным в полисе. Но даже в этом случае они не станут звонить каждому владельцу, чтобы убедиться, что он в курсе предстоящей страховки.
— Не станут, — уточнил я, — если только не заподозрят неладное.
— Ни одна страховая компания ни разу не обращалась к нам за подтверждением права собственности.
— Что ж, — сказал я, вставая, — не знаю, как вас и благодарить.
— Хотите выпить?
Я внимательно прислушался к полутонам и скрытым намекам в ее голосе, но не обнаружил оных.
— Неплохо бы, — согласился я.
— Скотч или вино?
— Все равно.
Она плавно встала, подошла к подносу с бутылками, стоявшему на столе, и вернулась с двумя стаканами, наполненными темным терпким бордо. «Вино под стать самой женщине, — подумал я, — зрелое, но сохранившее качество, грубоватое, но гармоничное».
— Вы давно знаете Кена? — спросила Рассет, снова опускаясь в кресло.
Я подумал, что ответ: «Четыре дня» был бы неуместным, поэтому сказал:
— Я знаю мать его невесты немного больше, — что вполне соответствовало действительности, но было не совсем правдой.
— Белинда! — задумчиво произнесла хозяйка. — Эта медсестра, любящая покомандовать… Не самый лучший вариант.
— Она не так уж и плоха.
Рассет пожала плечами: — До тех пор, пока они счастливы вместе.
Я сделал глоток вина.
— Что-то они говорили о мальчике, который жил здесь когда-то. Джимми, кажется, так его звали?
Ее лицо смягчилось, и в голосе послышались нотки сожаления:
— Мой младший братишка. — Она кивнула. — Он был настоящим маленьким сорвиголовой.
Мне очень хотелось попросить ее продолжать, но в воцарившейся тишине я не решался этого сделать.
Вскоре она заговорила сама:
— Вечно носился по двору с одним мальчиком из поселка. Как-то они нашалили: бросали камни в проезжавшие поезда. Пришел полицейский и отчитал Джимми. А на другой день его сбил грузовик. Он так и умер, не приходя в сознание, — она с нежностью улыбнулась. — Странно, иногда кажется, что все это было только вчера.
— М-м…
— Я на десять лет старше Джимми. Отец всегда хотел иметь сына и так до конца не оправился после его смерти. — Вдруг она встряхнулась: — Не знаю, зачем я вам это рассказываю.
— Потому что я вас сам попросил.
— И правда.
Меня одолевал соблазн сказать, что я и был тем самым мальчиком из поселка, но я понимал, что анонимность Питера Дарвина, дипломата, может сыграть мне на руку в раскрытии несчастий, преследовавших Кена, поэтому сдержался. Тут как раз Рассет поинтересовалась, чем я зарабатываю себе на жизнь, и я рассказал. Потом она принялась расспрашивать меня о Японии и о ее обычаях.
— Все, что только можно, сделано у них из дерева и бумаги, — начал я, — потому что деревья растут, умирают и вырастают снова. Это очень экономная, дисциплинированная нация, которая привыкла подавлять в себе всякие эмоции из-за нехватки места. Японцы живут в крохотных домишках, работают не покладая рук. Это страна с преобладанием мужского населения и особым пристрастием к гольфу, которому даже покровительствует их основная религия — синтаизм.
— Но вы говорите о них с уважением.
— Да. И с любовью. Там у меня осталось много друзей.
— А вы хотели бы вернуться туда?
— Если пошлют.
— Вы что же, всегда безропотно едете, куда вас посылают? — спросила она, забавляясь.
— Это условие моей работы, и для меня это нормально. Приходится ехать.
— Я бы так не смогла. Стоит мне одну ночь переночевать в номере гостиницы, как я уже корнями к нему прирастаю.
Рассет снова наполнила наши стаканы, задернула шторы и включила настольную лампу. За окном темнело, а мы все продолжали болтать. Я понимал, что мне пора уходить, но не мог сдвинуться с места. В ее поведении я тоже не видел ничего такого, что бы говорило: «Пора и честь знать». «Мудр тот человек, — подумал я, — который понимает, когда его соблазняют». Бутылка опустела и наступило время принятия решения. Она не делала открытого предложения, но к тому времени все свободное пространство комнаты буквально было наполнено всевозможными способами проявить инициативу. Я мысленно перебрал различные формы словесного приглашения и остановился на наименее сентиментальной, наименее похотливой, наиболее веселой и наиболее легко поддающейся отказу. В затянувшейся тишине, откинувшись на спинку кресла, я непринужденно спросил:
— Как насчет того, чтобы трахнуться?
Она рассмеялась:
— Это профессиональный жаргон министерства иностранных дел?
