– Всю жизнь мечтал ночевать во дворце! – вернулся к прежней легкости мысли Гоша Буреев.
– Заслужи сначала, – отозвался Иван.
– Кровь! – вдруг спохватилась Анна.
– Не бойся, – успокоил Артем. – Все у меня.
– В наших жилах кровь, а не водица, – подхватил Клюшкин.
– Кое для кого что одно, что другое… – проворчал Буреев.
– …Мы идем сквозь волкулачий лай, – продолжил Толик.
– Револьверный, – поправила Анна. – Там было «сквозь револьверный».
– Выбесит – будет ему и револьверный!
– А вроде вампиры бешенством не страдают, – отозвался Гоша. – Не то что мы, блохастые…
– Хватит, сказал! – процедил Артем. – Все в Сумрак!
Они вошли на первый слой. Туман струился над протокой, гладкой, будто подернутой льдом. Прямо впереди темнело строение вроде египетской пирамиды, только во много раз меньше. Тем не менее оно могло вместить их всех.
Семеро Темных и одна Светлая медленно двинулись к пирамиде.
Глава 1
Щелкнув кнопкой, Дмитрий выключил проектор. В классе оставалось единственное светлое пятно – призрачный огонек свечи, зажженной словесником. Свет ложился на его лицо снизу вверх, придавая зловещее выражение.
Хрупкое пламя трепетало, как маленький безумный паяц на стеариновом постаменте сброшенного кумира.
Английские стихи тоже звучали мрачно:
And the Raven, never flitting, still is sitting, still is sitting
On the pallid bust of Pallas just above my chamber door…
Произношение Дреера оставляло желать лучшего. Но сейчас вряд ли кто мог пожаловаться на скверный акцент педагога.
…And my soul from out that shadow that lies floating on the floor
Shall be lifted – nevermore!
[7]
Воцарилась тишина. Потрескивание свечи наверняка долетало сейчас до самых дальних парт.
– Стихотворение переводили много раз. Однако почти вся звуковая игра при этом теряется: «Каркнул ворон: «Никогда!» В оригинале же оно похоже на длинное сложное заклинание.
Дмитрий закрыл томик. Пламя свечки дрогнуло.
– Романтики всегда видели как бы два мира. Один из них наш, со всем его несовершенством. Из этого мира они стремились вырваться в другой, незримый. Кто-то видел его идеальным, полным волшебства, как Джиннистан в «Крошке Цахесе» Гофмана. Но у Гофмана, я рассказывал, есть и страшные истории, где другой мир – это жуткий мир безумия. Эдгар По на него тут чем-то похож. Только По находил жуткое в общем-то в обыденном, как будто открывал сумеречный слой реальности. Тот же самый «Ворон» – это ведь могло быть и на самом деле. Ворона можно приручить и обучить нескольким словам. Один такой мог улететь от хозяина и случайно влететь в комнату героя. Да и герой в помутнении запросто мог принять за осмысленную речь воронье карканье. У По есть еще много совсем кошмарных рассказов, которые могли произойти в жизни. К примеру, «Преждевременные похороны». Там герой очень боится, что заснет летаргическим сном, а проснется уже в могиле. Тогда многие этого боялись, вскрытие же не проводилось. Даже гробы себе заказывали с колокольчиком и чуть ли не с вентиляцией. К тому же герой страдает от какой-то болезни, когда внезапно теряет сознание. И вот он однажды просыпается в темноте, сбоку – доска, сверху – доска, челюсть перевязана, как у покойника. Он понимает, что его похоронили без колокольчика. Тогда он начинает истошно кричать и вдруг слышит замогильный голос…
Дмитрий сделал паузу, а затем глухо произнес:
– «Это кто там орет?»
Класс грохнул. Огонек-паяц на свече словно присел от этого смеха, но через мгновение осмелел и затанцевал снова.
– Как выяснилось, герой заснул в трюме корабля где-то в углу, – закончил Дмитрий. – Все страхи и болезни после этого сняло как рукой.
– А челюсть перевязана почему? – Возглас принадлежал Юре Щукину.
– Он привык спать в ночном колпаке. Такой, с завязками под подбородком. – Словесник изобразил на себе. – Но колпака не было, и подвязал носовым платком.
– Небось бухал накануне! – с гоготом высказал версию бесцеремонный Федотов с последней парты.
Дреер надавил еще кнопку и одновременно задул свечу.
Тяжелые черные шторы поползли вверх. Раннеоктябрьское солнце ворвалось в класс, будто размахивая рыжей тряпкой и разгоняя мороки двухсотлетней давности. Школьники хлопали глазами, выходя из оцепенения.
– К следующему занятию читаем «Падение дома Ашеров». – Дмитрий проследил взглядом, как растворяется дымок над свечным фитилем. – Всем ясно? Федотова спрошу с пристрастием.
– А чего?! – подал голос Федотов.
– У доски! – добавил словесник. – И «Ворон» наизусть в переводе Бальмонта!
Обиженную реплику приглушил звонок.
Класс заворочался, загремел отодвигаемыми стульями.
– Кто ноутбук не выключит – тот орангутанг с улицы Морг! – предупредил Дмитрий. – Фамилии на доске напишу. Надо ведь на ней что-то писать… Не хлопать крышками, я сказал!
Последние слова он почти что прокричал, стараясь перекрыть нарастающий гвалт перемены.
Однако наиболее мнительные развернулись у двери и пошли проверять, действительно ли все погасили.
Всем памятен был урок две недели назад. Дмитрий пришел в класс, чуть задержавшись. Включил свой терминал и только потом обратил внимание на странную, мертвенную тишину. Все сидели, закрыв рты, натужно дыша через нос и таращась на что-то за спиной словесника.
Дреер повернулся и увидел красиво стилизованную черную надпись на доске.
КТО СКАЖЕТ ПЕРВОЕ СЛОВО ТОТ ДИБИЛ
Вместо зеленой меловой доски в классе давно уже висела белая, с набором разноцветных маркеров, магнитиков и губкой. Никаких тряпок, ведра и скрипа. Тем не менее ею почти не пользовались, потому что тут же разместилась интерактивная, подключенная к учительскому терминалу.
Дмитрий молча и не торопясь подошел к «обычной» доске. Снял колпачок с красного маркера, будто передернул затвор пистолета. Добавил недостающую запятую, подчеркнув двумя чертами, потом зачеркнул неправильную «и», приписав сверху «е».
Фраза наверняка осталась тут от другого класса. Можно было себе представить, как народ с гомоном вваливается в кабинет, кто-то первый замечает надпись, толкает соседа в бок, и вот уже все беззвучно раскладываются, усаживаются и ждут.
Поразмыслив секунду, Дмитрий поставил еще восклицательный знак в конце. Перешел к интерактивной доске и начал писать: «Тема занятия…»
