– Дмитрий Леонидович! – обеспокоенно начал Иван Данилов.
Дреер вскинул руку, останавливая его, и резко сказал через Сумрак:
«Нет! Сто раз нет! Вы это хотели услышать?»
«Именно». – Голос Стригаля отчего-то сделался едва ли не довольным.
Вокруг раздались громкие хлопки, будто кто-то разбросал петарды, а их мелкие взрывы неожиданно прожгли дырки в самой ткани мироздания. Эти дырки стремительно разрослись и превратились в порталы, выплюнувшие целую гроздь фигур в серых балахонах, словно очередь горошин из трубочки.
– Стоять на месте! Из Сумрака выйти! Поднять руки! – Мощный голос уже звучал в обычной реальности и не принадлежал Стригалю.
«Что за…» – Дмитрий не закончил, осознавая, что до бывшего главного надзирателя уже не докричится.
Приказ возымел обратное действие: «мертвые поэты» сразу же исчезли, уходя в Сумрак. Никто даже не посмотрел в сторону Дреера, никто не крикнул беззвучно: «Вы нас предали!» Чуть задержались только оборотни. Их одежда разлетелась в клочки, закружившиеся листопадом. Не взорвался только спортивный костюм на Бурееве, потому что был не чем иным, как иллюзией.
Дмитрию все же попало по щеке обрывком кроссовки Маши Даниловой. Он впервые увидел, как трансформируется нагайна. Однако Маша не просто обернулась королевской коброй. Змея выросла в длину метров на десять. Она последней ушла в Сумрак. Взмах хвоста на прощание зацепил Дреера куда сильнее, чем обрывок кроссовки, сбивая с ног и отправляя в нокаут.
Очнувшись, Дреер некоторое время соображал, кто он, где и зачем. Сейчас он был один посреди Екатерининского парка. Луна отражалась в двух прямоугольных прудах. Тишина стояла как при царице Елизавете, супруге Петра, коей и была пожалована Саарская мыза.
А потом Дреер вошел в Сумрак и оказался на поле боя.
Екатерининский парк стоял, конечно, не в руинах, как во время отхода гитлеровцев, но уверенно к этому приближался. Недалеко от Дреера статуя на газоне потеряла голову. Две другие по краям лестницы тоже были расколоты. В беззвездном небе полыхали силовые зарницы, не хватало разве что грохота канонады и сирены воздушной тревоги. В живой изгороди зияли черные, выжженные фаерболами бреши.
Дмитрий повернул голову и увидел здоровенные пробоины в стенах Камероновой галереи. Он даже выругался вслух.
Сейчас надзиратель был в глубоком тылу. Схватка велась на берегу пруда и прилегающих островах. Чтобы понять, что там творится, не нужно было мнить себя стратегом. «Мертвые поэты» наверняка скрылись в зарослях парка и успели замкнуть живую магическую цепь, подпитывая друг друга Силой. Идеально для партизанской войны.
Инквизиторы тоже это знали и не лезли на рожон. Подростки не могли применить свое главное оружие – им навязали ближний бой. Навязали через него, Дреера.
Выход у «мертвых поэтов», однако, был, и довольно простой. Уйти через портал. Тут наверняка даже есть хотя бы один статический.
Только они все равно никуда бы не ушли. От Лицея, от контура, от своей идеи.
Дмитрий едва не споткнулся о тело. Не нужно было смотреть ауру, чтобы разобраться – серый балахонник под ногами жив, всего лишь оглушен. Не исключено, тоже попал под удар хвоста нагайны или ее братца. Когда привыкаешь пользоваться магией, редко ждешь, что тебе просто-напросто дадут в лоб. Инквизитор даже не успел инстинктивно выйти с первого слоя в обычный мир.
Дреер развернул тело лицом вверх и вздрогнул.
Перед ним была Ива Машкова.
Дмитрий поспешно вытянул ее из Сумрака. Огляделся: здесь вокруг по-прежнему царило покойное безлюдье, статуи и Камеронова галерея были в полном порядке. Ничего, конечно, не пройдет бесследно. Начнут сильнее и быстрее разрушаться, а реставраторы только покачают головами.
Дреер усадил бесчувственную девушку, прислонив ее спиной к древесному стволу. Сверху, над ними, ствол был заключен в «корсет» из железных прутьев, похожий на средневековый прообраз бандажа для шейного отдела позвоночника. Дмитрий поймал себя на желании поцеловать Иву, но вместо этого вздохнул и ударил по щеке.
Никакой реакции.
– Я женщин не бил до семнадцати лет… – проговорил Дреер, вспомнив песню Высоцкого, и несколько раз хлестнул сильнее.
Машкова застонала.
Дмитрий влил в нее Силы, потом дождался, когда девушка откроет глаза и взгляд ее станет осмысленным.
– Слушай меня! – приказал он, не узнавая свой голос. – Как только сможешь двигаться, уходи. Как можно дальше, за ограду. Зови помощь, но чтобы никто больше не входил в парк. Я всех выведу. Поняла?..
И сразу же ушел обратно в Сумрак.
На первом слое за эти минуты нечто изменилось. Могучих сполохов над прудом уже не было, зато в пейзажном парке, в районе островов, слышался треск и вспыхивали разряды.
Инквизиторы сумели-таки рассеять поэтов и теперь стремились повязать по одному.
Дмитрий быстро пошел туда, сразу же перейдя на бег и одновременно запуская вокруг себя «щит мага». Он то и дело перепрыгивал через воронки, будто оставленные снарядами, а когда вновь оказался на Рамповой аллее, то увидел и несколько поваленных деревьев.
Сзади него пандус был развален на три части.
Дреер старался накачать «щит мага» под завязку, благо Силы тут было разлито немерено и заимствовать ни у кого не приходилось. Но вся мощь защитной магии – в ее простоте. Куда сложнее давались Дмитрию поисковые заклинания, одно из самых важных умений для Инквизитора. Тогда он тоже сотворил самое простое: сформировал мыслеобраз Анны, свернул его в блистающий, одному создателю видимый шарик и пустил тот вперед.
Жалко, что он еще не владел этим секретом, когда искали троицу Чижова, Щукина и Федотова, больших любителей ночных шабашей. Каково бывает удивление курсантов пражских курсов, когда те узнают, что многие фольклорные сказки имеют под собой основание! Вот и здесь – фактически тот самый клубок, что дала Ивану баба-яга.
Серебристый сгусток покатился по Рамповой аллее, затем резко ушел в заросли. Но привел почему-то не к Анне, а прямиком на дуэль. На лугу, у самой кромки деревьев, стояли напротив крупный, очень крупный волк и бывший надзиратель Стригаль. Зверь скалился и порыкивал. Инквизитор был внешне спокоен. Они не сводили друг с друга глаз, тем не менее Дреера Стригаль заметил.
– Не вмешивайтесь! – проговорил он.
– И не подумаю, – ответил Дмитрий. – Это ведь Стас, правильно? Я бы сейчас на него поставил.
Словесник увидел неподалеку широкий пень, шагнул к нему и уселся, демонстративно закинув ногу на ногу. Он не узнал бы Алексеенко в сумеречном облике, однако был абсолютно уверен, кто перед ним. И, как все «мертвые поэты», Стас уже был Высшим, а вот Стригаль – нет. Вряд ли можно было предположить, что он сейчас применит какой-нибудь фокус, как Александр на Смоленском кладбище.
