Она шмыгнула обратно в Пирамиду. Фонарь остался у Дмитрия. Тот решил попробовать поднять свою тень с земли. Ничего, естественно, не вышло. Как будто сама возможность такого была только фантазией. Сказкой, рассказанной словесником Дреером в школьном литературном кружке.
– И душа моя из тени, что волнуется всегда, не восстанет никогда! – пробормотал Дмитрий себе под нос.
Анна выскочила из Пирамиды еще до того, как он закончил фразу.
– Вот, – протянула что-то Дмитрию.
На ее ладони чуть покачивался пузырек. Обыкновенный флакончик, то ли из-под лекарства, то ли из-под косметики.
Дреер, впрочем, помнил эти пузырьки.
– Сыворотка?
– Не-а. – Девочка помотала головой. – Это я. То есть моя Тень.
Дмитрий взял флакончик осторожно, как будто взрывчатку.
– Как ты?..
– У меня было еще чуть-чуть сыворотки. Я истратила ее всю на себя. Выделила Тень, а потом приказала ей залезть в бутылочку. Я же джинн! Дмитрий Леонидович, я одна могла запустить контур снова. Они бы не отстали! А теперь я тоже обычный человек, как все.
«Опять она меня переиграла», – подумал Дреер. Инквизиторы докопались бы до сути, это уж точно. Единственный Иной, который может попасть в Царскосельский артефакт (так, наверное, он будет проходить в документах) – это же на вес золота! Но Дмитрий не сумел бы придумать такой выход…
Он поспешно сунул пузырек в карман брюк, а затем снял пиджак и накинул на плечи Анне. Девочка теперь не смогла бы сама себя обогревать с помощью Силы.
– Только вы никому не показывайте! – предупредила Анна.
– Скажешь тоже… – Дмитрий подумал, а не бросить ли флакон с сумрачным двойником Голубевой в какой-нибудь из здешних каналов. Конечно, лучше морское дно. Бутылке с джинном полагается лежать в пучине. В принципе Финский залив, наверное, сгодился бы…
Но Дреер понял, что выбросить куда-то эту стекляшку у него не поднимется рука.
Тем временем на свет фонаря, как мотыльки, начали подтягиваться бывшие «мертвые поэты». Вынырнул из темноты Буреев в костюме Адама, чертыхнулся, извинился и спрятался от Анны за угол Пирамиды. Прихромал Толик Клюшкин. Оказалось, когда его настигла деинициирующая волна, Толик висел на дереве вниз головой в облике летучей мыши, ну и сверзился. Клюшкин тут же бросил Гоше свою куртку, чтобы тот хотя бы прикрылся. У Палладиева моста замаячили серые балахоны. Инквизиторы двигались как ходячие трупы, поднятые из могил. Они явно не находили себе места, забывшие, что это такое – быть простыми смертными.
Дмитрий подумал об Иве. Смогла ли она убраться подальше?
Он сунул руку в карман и извлек телефон. Но все попытки включить аппарат провалились.
– А мы без связи. – Дмитрий посмотрел на Анну. – Пойду-ка спрошу у кого-нибудь из коллег мобильник.
Он представил себе, как находит номер, помеченный «Кармадон» или «Эдгар». Заодно решил, что надо бы разыскать Стригаля. Небось где-то на берегу сидит, как старуха у разбитого корыта.
– Ждите здесь, – сказал Дмитрий «поэтам» и направился к серым балахонам.
Самый длинный и безумный день в его жизни еще не закончился.
Эпилог
Для внутренних Трибуналов Инквизиции нет своего зала. Все случается там же, где судят нарушителей Договора и разбирают взаимные тяжбы Дозоров.
Словесник однажды здесь уже был – на экскурсии во время обучения в Праге – и запомнил эти стены очень хорошо. Каменные своды, будто в готическом храме. Отделка темным и светлым мрамором, разбившим пространство на две непримиримые половины, и острый треугольник серого мрамора между ними. Железная люстра с неопалимыми свечами, горевшими тут еще при жизни Тихо Браге и Иоганна Кеплера.
Сейчас Дмитрий стоял в центральном круге. Сквозь решетку под ногами плотоядно ухмылялась тьма колодца. Давным-давно, еще когда светские власти казнили ведьм на площадях, Инквизиция Иных тоже любила внешние эффекты. После оглашения приговора решетка переворачивалась, обрушивая подсудимого в бездну. На дне, правда, как объяснили тогда на экскурсии, уже сотни лет нет никаких острых кольев и скелетов, а скапливается только мусор, который ни у кого толком не доходят руки извлечь и вынести. Да и поворотный механизм решетки сломался еще в восемнадцатом веке.
Если же не считать этой древней решетки и свечей, то зал напоминал аудиторию старинного европейского университета. Амфитеатром поднимались вверх пустые кафедры. На слушание не пригласили ни Темных, ни Светлых. Почти все собравшиеся разместились в сером треугольнике, вотчине Инквизиторов.
Этот треугольник, острием направленный точно на Дмитрия, отчего-то напоминал ему оттенки мрамора на Палладиевом мосту в Екатерининском парке.
Дмитрий прекрасно знал, какой светит приговор. Правда, как мог «светить» приговор к вечному Сумраку? Языковой парадокс.
Впрочем, в случае с надзирателем Дреером парадокс мог выйти совсем иного свойства. Несмотря на частые обвинения Инквизиции в средневековых обычаях, казни уже далеко не первое столетие совершались безболезненно и скоро – простым развоплощением. Хотя… никто не сумел бы сказать, насколько легка такая смерть. Осведомленные говорили, что это как раз и можно сравнить с долгим, безнадежно медленным падением в холодный сырой колодец. Бездна под ногами, отделенная ржавой решеткой, видимо, и призвана была символизировать. Однако там, на дне Сумрака, даже самого отъявленного злодея ждали тоже не зазубренные колья. Разве что мусор.
Только вот Дмитрий уже не был Иным. Развоплотить живого человека нельзя. Можно убить с помощью заклинания. Можно затащить на первый слой и продержать там достаточно долго, чтобы Сумрак выпил жизненные силы. Но и в этом случае человека выбросит в родную среду, и умрет он от гипокликемии, как неумелый Иной.
Правда, если нижние слои Сумрака были теперь для Дмитрия закрыты, оставался вполне человеческий тот свет. Отправить туда решением Инквизиции могли и с помощью обычной веревки. Опять же, из-за средневековых предрассудков, Инквизиция никогда не использовала просвещенную гильотину. Для сильного колдуна развоплощение куда надежнее отсечения головы.
Слушание вел Эдгар как ответственный за восточноевропейский сектор. Дмитрий знал, что в зале Трибунала Инквизитор выступает впервые после гибели своего наставника Витезслава. Чувствовалось: он несколько взволнован, а потому говорит нарочито медленно, с расстановкой. Процедура гласила, чтобы речи произносились только через Сумрак, но тогда Дмитрий ничего бы не услышал, и для него в виде исключения говорили вслух.
На русский все реплики переводил Максим, заместитель Эдгара, тот самый бывший «Дикарь». Максим стоял за отдельной конторкой, с микрофоном, и этот атрибут цивилизации казался тут абсолютно чужим.
В переводе нуждался вовсе не Дмитрий. На особом месте, в первом ряду, на двух кафедрах сидели «мертвые поэты». На двух – потому что формально они не могли считаться Белыми, лишенными отличий Света и Тьмы. Поэтому большинство усадили на половину зала из темного мрамора, а одну Голубеву – на половину из светлого. За подростками присматривали две женщины. Инквизиторша Тамара, сейчас похожая на строгого завуча, и с ней – Ива Машкова.
