— Да, — откликнулся я из темноты. — Я в порядке.
— Ты так кричал. — Мама. Стоит на лестничной площадке у двери в мою комнату.
— Извини, — сказал я. — Просто сон плохой приснился.
— Ну, тогда спокойной ночи. — И я услышал, как она спускается вниз по лестнице.
— Спокойной ночи, — откликнулся я слишком тихо и поздно.
Наверное, я слишком многого хотел от матери, она не собиралась менять сложившиеся за долгую жизнь привычки. И однако же как было бы славно, если б она спросила, как там я, не надо ли мне чего. Ну, или на худой конец просто вошла в комнату, намочила какую-нибудь тряпку и положила на мой вспотевший лоб.
Я снова откинулся на подушку.
Сон я помнил до сих пор, со всей ясностью и четкостью. Последние месяца два мне постоянно снились сны о войне. И они всегда являли собой странную смесь из реальных событий и происшествий с воображаемым — плодом моего воспаленного мозга. То была работа подсознания, и эти различные, пусть самые невероятные видения имели одну общую черту — все они приводили меня в панику, страшили сверх всякой меры. Меня всегда куда больше пугали сны, нежели реальность.
Ну, пожалуй, за одним исключением. Тем, что связано со взрывом придорожной мины.
Я до сих пор так живо помнил весь этот ужас, этот чудовищный страх умереть, который испытал, пока мы с сержантом О'Лири дожидались специального вертолета медслужбы. Если плотно зажмуриться и сконцентрироваться, то я даже сейчас мог бы четко видеть лица ребят из моего взвода, пока проходили эти десять-пятнадцать минут, показавшиеся вечностью. Помню ужас на побледневшем лице нашего последнего новичка, паренька восемнадцати лет, которого прислали на смену раненому бойцу. Он впервые увидел, что это такое, настоящая война, что она может сделать с хрупким человеческим телом. Помню также смесь тревоги и облегчения на лицах более опытных солдат: они тревожились за меня и одновременно испытывали огромное облегчение при мысли о том, что это не они лежат сейчас с оторванной правой ногой, что это не их жизнь медленно вытекает на песок вместе с кровью.
Я повернулся и включил ночник. Будильник показывал половину третьего ночи.
Да уж, наверное, я наделал немало шума, раз мать проснулась и пришла сюда из своей спальни. Если, конечно, спала, а не лежала без сна в тягостных раздумьях о том, как выпутаться из неприятностей.
Я уселся на край кровати, надо бы отлить, но это не так-то просто. Туалет с ванной находился в конце коридора, слишком далеко, чтоб использовать шаг «пятка — носок» или просто допрыгать на одной ноге.
Я пожалел, что не прихватил из госпиталя костыли. Мне предлагали.
Вместо этого пришлось снова затевать эту муторную процедуру: прикреплять протез к культе — и все ради того, чтоб сходить в сортир. Как же я истосковался по дням, когда мог быстро вскочить с постели и бежать пятимильный кросс перед завтраком или же вылетать на вертолете в новую атаку на талибов.
Раз или два я делал это в полусне, резко вскакивал с кровати, забыв, что стал одноногим. Но вспоминал тотчас же, как только падал на пол. Один раз доигрался до того, что открылась рана на культе и одновременно я сильно расшиб голову о больничную тумбочку. Врач был не в восторге.
И вот я без всяких приключений добрался до ванной комнаты, где и облегчился. Поднял голову, поймал свое отражение в зеркале над раковиной.
— Чего ты хочешь от жизни? — спросил я свое отражение.
— Не знаю, — последовал ответ.
Но в глубине души я знал, чего хочу. И понимал, что никогда не получу этого. Летать на аэроплане, пусть даже на «Спигфайере», с двумя металлическими протезами вместо ног — это совсем не то, что командовать взводом пехотинцев. Да само слово «пехота» подразумевает солдата с ногами. Наверное, можно попросить, чтоб меня перевели в танковый полк, но даже танкисты становятся порой пехотинцами — когда теряют свой танк. И я не смогу им сказать: «Пардон, ребята, нельзя ли продолжить атаку без меня?», сидя на земле с протезом вместо ноги в ожидании, когда кто-то подвезет. Разве можно?..
Но по каким причинам мне так нравилось командовать взводом пехотинцев? И где я смогу найти замену этому занятию?
Я вернулся к себе и лег в постель, оставив протез стоять возле стены, точно часовой.
Сон не шел.
Пожалуй, впервые за все время после ранения я увидел свое будущее в истинном свете. И мне страшно не понравилось то, что я увидел.
«Почему именно я? — задал я все тот же вопрос. — Почему ранили меня, а не кого-то другого?»
Да, я ненавидел талибов, ненавидел жизнь в целом и свою судьбу, которая столь сурово обошлась со мной. Но более всего я ненавидел самого себя.
Почему я допустил, чтоб такое произошло? Почему? Почему?..
И что мне теперь делать?
Почему я?..
Я еще долго лежал без сна, безуспешно пытаясь найти ответы на эти вопросы. Ответов на них не было и быть не могло.
* * *
Утром я сразу приступил к делу — идентификации шантажиста, возвращению документов и денег матери, улаживанию проблем с налоговиками. Сказать легко. Но с чего начать?
Родерик Уорд, бухгалтер. Он был архитектором этого несчастья, так что первая и главная цель — обнаружить местонахождение этого человека, и неважно, жив он или мертв. Откуда он взялся? Был ли квалифицированным специалистом или же это тоже ложь? Были ли у него сообщники или он работал в одиночку? Слишком много вопросов.
По телефону в гостиной я позвонил Изабелле Уоррен.
— О, привет, — сказала она. — Так мы опять разговариваем?
— Почему нет? — спросил я.
— Причин нет, — ответила она. — Просто показалось, ты был разочарован.
Был, но если перестать говорить с людьми, которые меня разочаровали, говорить скоро будет и вовсе не с кем.
— Что сегодня делаешь? — спросил я ее.
— Ничего особенного, — ответила она. — Как обычно.
Раздражение в голосе или мне показалось?
— Как насчет того, чтобы немного мне помочь?
— Без бонусных выплат?
— Без, — ответил я. — Обещаю. Ни разу больше об этом не заикнусь.
— Ничего не имею против твоей просьбы, — рассмеялась она. — Если ты, конечно, не обидишься, получив отказ.
«Уж лучше б не спрашивал», — подумал я, поскольку очень не любил отказы.
— Сможешь заехать за мной в десять? — спросил я.
— А я-то думала, ты больше никогда не позволишь мне вести машину, — со смехом заметила она.
— Придется рискнуть, — сказал я. — Мне надо съездить в Ньюбери, а там всегда проблемы с парковкой.
— Но разве ты не имеешь права парковаться где угодно? — вставила она. — С этой твоей ногой?
