— Угу, — не спеша ответил я.
Это был первый человек в Йоркшире, в глазах которого я без труда распознал порок — цель моих поисков. Я выдержал его взгляд, и он удовлетворенно скривил губы — признал во мне своего.
— Как тебя зовут?
— Дэн, — ответил я. — А тебя?
— Томас Натаниел Тарлтон. — Он ждал от меня какой-то реакции, но какой именно?
— ТНТ
[2]
, — любезно подсказал Пэдди, оторвавшись от домино. — Он же Сули. — Он окинул нас обоих быстрым взглядом.
— Его взрывоопасное величество, — пробормотал я. Супи Тарлтон сощурился в отработанной пугающей улыбочке — знай, мол, с кем дело имеешь. Он был примерно моих лет, моей комплекции, но гораздо светлее меня, а кожа лица — красноватая, как у многих в Англии. Светлые с поволокой глаза чуть выступали из глазниц, над полногубым влажным ртом красовались тоненькие усики. На правом мизинце я увидел массивное золотое кольцо, на левой кисти — дорогие часы. На нем был костюм из добротного материала, а на руке висела шикарная куртка с меховой подстежкой, которая стоила никак не меньше его трехнедельного заработка.
Набиваться ко мне в друзья он не стал. Внимательно оглядев меня (как и я его), он просто кивнул, бросил: «Увидимся» — и пошел смотреть, как играют в бильярд.
Гритс принес полпинты пива и уселся на скамью рядом с Пэдди.
— От Супи лучше держись подальше, — доверительно сообщил он мне. На его глуповатом скуластом лице читалась искренняя доброта.
Пэдди потупился и, повернувшись в нашу сторону, окинул меня долгим неулыбчивым взглядом.
— О Дэне можешь не беспокоиться, Гритс, — сказал он. — Ему Супи бояться нечего. Им в самый раз скакать в одной упряжке. Одного поля ягоды — вот они кто.
— Но ты сам велел мне держаться подальше от Супи, — возразил Гритс, переводя встревоженный взгляд с меня на Пэдди.
— Это точно, — безразлично согласился Пэдди, поставил три-четыре и снова сосредоточился на игре.
Гритс подвинулся чуть ближе к Пэдди и посмотрел на меня как-то озадаченно, смущенно. А потом вдруг занялся изучением своей пивной кружки и уже не поднимал от нее глаз, чтобы не встретиться с моими.
Пожалуй, именно в эту минуту затеянная Октобером игра начала терять для меня свою легкость и привлекательность. Пэдди и Гритс мне нравились: первые три дня жил с ними душа в душу. Я не был готов к тому, что Пэдди сразу поймет — мне нужен именно Супи, что, поняв это, он сразу от меня отстранится. Меня словно стукнули пыльным мешком из-за угла. Я, конечно, должен был такое предвидеть, но... это застало меня врасплох.
«Штаб» полковника Бекетта работал выше всяких похвал. При переходе в наступление всегда нужно иметь мощные и доступные резервы, и кому, как не полковнику, об этом не знать. Короче говоря, как только он услышал, что я вынужден толочь воду в ступе, плененный тремя никчемными жеребцами, он взялся за мое освобождение.
Во вторник днем, когда я прожил в конюшне уже неделю, меня остановил старший конюх Уолли. Я нес через двор два ведра с водой.
— Завтра отправляем твоего жеребца из семнадцатого, — сказал он. — Утром сделай все как следует, потому что с ним в полпервого поедешь ты. Фургон свезет вас в другую скаковую конюшню, около Ноттингема. Там эту лошадь оставишь, а взамен привезешь новую. Ясно?
— Ясно, — ответил я. Уолли держался со мной довольно холодно. За выходные я уже смирился с тем, что должен сеять вокруг себя легкое недоверие, хотя успех на этом поприще перестал приносить мне радость.
Большую часть воскресенья я просидел за справочниками — для обитателей коттеджа это было вполне естественным. А вечером, когда все ушли в бар, я как следует поработал с карандашом в руках, делая выкладки по одиннадцати лошадям и их победам, одержанным с помощью таинственного средства. Из газетных вырезок, которые я изучал в Лондоне, следовало, что у всех лошадей были разные владельцы, тренеры и жокеи, — сейчас это подтвердилось. Не подтвердилось, однако, другое предположение — что между этими лошадьми не было ничего общего. Когда я наконец запечатал листки с моими расчетами в конверт и вместе с записной книжкой Октобера сунул его в ягдташ под справочники — подальше от любопытных глаз разомлевших от пива конюхов, — в моем распоряжении оказались четыре общие черты, правда, ничего мне не дающие.
Во-первых, все одиннадцать лошадей победили в «облегченных» стипль-чезах — это заезды, победитель которых сразу же продается с аукциона. В трех случаях лошадей купили их же владельцы, остальные были проданы за относительно скромные суммы.
Во-вторых, все эти лошади считались хорошими средними скакунами, однако выложиться на финише не могли — не хватало либо сил, либо резвости.
В-третьих, за исключением заезда, когда к ним применили допинг, они никогда не приходили первыми, хотя призовые места иногда занимали.
В-четвертых, денежный выигрыш в результате их победы составлял как минимум десять к одному.
Из книжки Октобера и из справочников я узнал, что некоторые лошади переходили из рук в руки несколько раз, но тут удивляться было нечему: мало кто хотел держать у себя бесперспективных середнячков. Я также располагал бесполезной информацией о том, что все лошади имели разную родословную, находились в возрасте от пяти до одиннадцати лет и отличались друг от друга по масти. Не было общим и место победных заездов, хотя здесь имелись кое-какие совпадения. Этих ипподромов оказалось всего пять: в Келсо, Хейдоке, Седжфилде, Стаффорде и Ладлоу, и у меня создалось смутное впечатление, что все они расположены где-то на севере страны. Я решил проверить это по карте.
Я пошел спать. В нашей тесной комнатенке стойкий запах пива перешибал дежурные запахи обувного крема и масла для волос. Я хотел было открыть форточку, но на меня зашипели. Видимо, все парни шли на поводу у Пэдди, безусловно самого толкового из них, и если он почуял во мне чужого, я буду чужаком и для всех. Наверное, попроси я захлопнуть форточку, они бы распахнули ее настежь — дыши сколько влезет. С горьковатой улыбкой я лежал в темноте и слушал, как поскрипывают пружины, как парни лениво треплются перед сном, перемалывая события прошедшего дня. Немножко поворочался, устраиваясь поудобнее на шишковатом матрасе. Теперь я буду хорошо знать, какой в действительности жизнью живут мои конюхи там, в Австралии.
В среду утром я впервые испытал, что это за прелесть — жгучий йоркширский ветерок. Утром во дворе меня всего трясло от холода, даже потекло из носа, и один из конюхов, пробегая мимо, весело успокоил меня — этот ветрище, если захочет, может дуть шесть месяцев не переставая. Я в темпе провел утреннюю работу со своими лошаденками, завел одну из них в фургон, и в половине первого мы выехали из конюшни.
Мы отъехали от конюшни километров шесть, и я нажал кнопку звонка, который есть почти во всех таких фургонах для связи между кузовным отделением и кабиной. Водитель послушно остановил машину и вопросительно уставился на меня, когда я, обойдя фургон, залез в кабину и уселся рядом с ним.
