— «Дэниэл Рок — к мисс Таррен. Пожалуйста, проводите до комнаты». Все верно. Идемте.
Мы пошли по длинным коридорам со многими поворотами — без провожатого я, пожалуй, и вправду бы заблудился. Вдоль обеих стен двери, на каждой, в металлической окантовке, табличка с фамилией или каким-нибудь названием. Наконец, поднявшись на два лестничных марша и сделав еще несколько поворотов, мы остановились около одной двери.
— Вот, пожалуйста, — произнес привратник ровным тоном. — Это комната мисс Таррен.
На табличке было написано: «Мисс Э.С.Таррен». Я постучал. Мисс Э.С.Таррен открыла дверь.
— Входите, — пригласила она. Без улыбки.
Я вошел, и она закрыла за мной дверь. Я молча оглядывал ее комнату. Я так привык к убогости своего жилища у Хамбера, что был слегка ошарашен — забыл, что бывают комнаты с занавесями, ковром на полу, мягкими креслами, диванами, подушками и цветами. Большой стол, заваленный книгами и бумагами, книжная полка, кровать с голубым покрывалом, комод, высокий стенной шкаф, два кресла. Приятная комната, уютная. Работать в такой — одно удовольствие. Будь у меня сейчас время задуматься, я, наверное, испытал бы зависть. Ведь именно все это я потерял из-за внезапной смерти моих родителей — лишиться возможности учиться.
— Садитесь, пожалуйста. — Она указала на одно из кресел.
— Спасибо.
Она села напротив, но смотрела почему-то не на меня, а в пол. Серьезное лицо, даже нахмуренное, — похоже, Октобер просил ее сообщить мне что-то малоприятное.
— Я попросила вас приехать, — начала она, — потому что должна извиниться перед вами, а это, оказывается, не так легко.
— Извиниться? — озадаченно пробормотал я. — Но за что?
— За мою сестру.
Не надо, — решительно возразил я. За последние месяцы я снес столько унижений, что оказаться в положении униженного не желал никому.
Она покачала головой.
— Это ужасно. — Она глотнула. — Это ужасно, но моя семья обошлась с вами непорядочно.
В тусклом свете солнечных лучей, пробивавшихся с улицы, ее серебристо-светлые волосы мерцали словно нимб. На ней было темно-зеленое платье без рукавов, а под ним — ярко-красный свитер. Выглядела она броско и нарядно, только не надо пялиться на нее — ей едва ли станет легче. Значит, никакого приказа об экзекуции от Октобера не было. У меня словно камень с души свалился. Я сказал:
— Пожалуйста, не тревожьтесь об этом.
— Не тревожиться? — воскликнула она. — Как же я могу не тревожиться?! Я знала, за что вас уволили, и сама несколько раз говорила отцу, что вас надо посадить в тюрьму. И вдруг оказывается, что вся эта история — сплошная выдумка! Как же я могу не тревожиться? Ведь все считают, что вы совершили мерзкое преступление, а на самом деле ничего не было!
В голосе ее слышалось неподдельное волнение. Она действительно переживала, что в ее семье совершился такой несправедливый поступок. Она чувствовала себя виноватой просто потому, что Пэтти была ее сестрой. Уже за одно это она мне нравилась. Впрочем, я ведь и раньше знал, что Элинор — чудесная девушка.
— Как вы обо всем узнали? — спросил я.
— Пэтти сама рассказала мне в прошлое воскресенье. Мы просто сидели и болтали, как обычно. Раньше она о вас ничего не говорила, всегда отнекивалась, а тут вдруг засмеялась и так это между прочим все мне рассказала — подумаешь, мол, дело прошлое. Конечно, я знаю, она... бывает близка с мужчинами, так уж она создана. Но это... Я была в ужасе. Я поначалу ей даже не поверила.
— Что она вам рассказала?
Она помедлила, потом чуть дрожащим голосом продолжала:
— Что хотела заняться с вами любовью, а вы отказались... Что показала вам свое тело, а вы просто велели ей одеться. Тогда она разъярилась как тигрица и весь день думала, как бы вам отомстить, а в воскресенье утром выжала побольше слез, пошла к отцу и... сказала ему, что...
— Что ж, — с легким сердцем заметил я, — на сей раз она все изобразила более или менее точно. — Я засмеялся.
— Я сразу пошла к отцу и сказала, что Пэтти вас оклеветала. Раньше я никогда не посвящала отца в ее любовные интрижки, но тут совсем другое дело... 8 общем, в воскресенье после обеда я все ему рассказала. — Она заколебалась. Я ждал. Решившись, она продолжала: — Он как-то странно к этому отнесся — словно и не удивился. Во всяком случае, не ужаснулся, как я. Просто как-то вдруг сразу устал — так бывает, когда услышишь дурные вести. А когда я ему сказала, что единственный способ исправить положение — это предложить вам вашу работу обратно, он наотрез отказался. Я с ним спорила, пыталась убедить — он был непреклонен. Он даже не хочет сказать мистеру Инскипу, что вас уволили по ошибке, да и меня попросил никому слова Пэтти не пересказывать. Это так несправедливо! — пылко заключила она. — Но я решила, что если уж никто об этом знать не должен, знайте хоть вы. Вам, наверное, не легче от того, что я и отец узнали наконец правду, но я хочу, чтобы вы знали: мне очень, очень стыдно за свою сестру, за то, что она сделала.
Я улыбнулся ей. Ее серые глаза смотрели прямо на меня, и я увидел в них искреннее, глубокое сожаление. Она принимает коварство Пэтти так близко к сердцу еще и потому, что считает: жертвой оказался ни в чем не повинный, беззащитный конюх.
Разумеется, Октобер не мог объявить во всеуслышание, что я — невинный ягненок, даже если бы очень этого хотел (что, кстати, сомнительно): такая новость быстро долетела бы до Хамбера.
То, что вы сейчас рассказали, для меня ценнее всякой работы. Мне так хотелось, чтобы ваш отец поверил, что я ничего вашей сестре не сделал! Ваш отец мне нравится, я уважаю его. А снова взять меня на работу он не может, тут он прав. Это все равно, что сказать вслух: моя дочь — лгунья, а то и еще кое-что. Поэтому лучше оставим все как есть.
Какое-то время она молча смотрела на меня. На лице ее отразилось облегчение, потом удивление и, наконец, недоумение.
— Вы хотите какую-нибудь компенсацию?
— Нет.
— Я вас не понимаю.
— Всего не объяснишь. — Я с неохотой поднялся.
— Пожалуй, буду двигаться. Спасибо, что пригласили приехать. Я знаю, что вы всю неделю промучились — готовились к разговору со мной, и, поверьте, я очень вам за все благодарен, так, что и словами не выразишь.
Она взглянула на часы, поколебалась.
— Время сейчас как будто не совсем подходящее, но, может, все же выпьете чашечку кофе? Все-таки приехали издалека.
— С большим удовольствием, — не стал отказываться я.
— Вот и хорошо... Тогда посидите, я приготовлю.
Она открыла стенной шкаф, в одном углу которого я увидел раковину с зеркалом, а в другом — маленькую газовую плиту и полки для посуды. Она налила чайник, зажгла горелку, поставила на низкий столик между двумя креслами чашки и блюдца. Все ее движения были рациональными и в то же время изящными. Девушка без лишних комплексов. В стенах колледжа, где голова ценится больше родословной, она своим титулом не пользуется — уверена в себе. Не постеснялась пригласить в комнату какого-то несчастного конюха да еще предложила ему остаться на чашечку кофе, хотя без этого можно было обойтись, разве что из вежливости. Молодец.
