Одет пришелец был по-господски, но потасканно и потерто, хотя и аккуратно. Все что надо, было зашито и заштопано заботливой женской рукой. Судя по свежим ниткам — недавно. На боку у него висел фальшион с медным эфесом в сильно потертых кожаных ножнах. На поясе — тощий кошелек и небольшой кинжал, похоже — мизерикорд*. Колет зеленого сукна на крючках выглядывал из-под бурого плаща с капюшоном, сработанного из материала, который я не мог определить даже отдаленно. Свободные штаны ниже колен, а не шоссы с пуфами. Стоптанные порыжелые сапоги до середины икр (видно было, что с ботфортов аккуратно обрезаны пришивные раструбы). Довершал облик длинный посох с привязанным к нему небольшим узлом.
И еще от него густо несло давно немытым телом и гарью многочисленных костров — хоть нос затыкай. Но судя по ярмарке — это вполне нормальное явление в этих местах. Не дай бог вшей натащит — убью!
Однако отказывать от приглашения дворянину, даже пришедшему в таком затрапезном виде, тем самым нарушить слово принца — не комильфо. Просто, когда раздавали миски, я сел с наветренной стороны.
Дю Валлон, не роняя драгоценных слов, не торопясь и со вкусом поел куриной лапши, которая у нас была на завтрак, с удовольствием облизал собственную серебряную ложку и изрек:
— Курятина — праздничная еда, а сегодня вторник. Вы, вероятно, видам*?
Ложку при этом он аккуратно завернул в относительно чистую льняную тряпку и засунул в сапог, откуда недавно и вынимал.
— А с чего вы решили, что я слуга церкви, а не ее князь*?
Мне стало даже обидно как-то. Дядя вот у меня — целый кардинал. А я чем хуже?
— Ну-у-у… — протянул поэт. — Хоть нынешний папа в Риме и возводит в кардиналы своих малолетних племянников, по сути — бастардов, но вас выдает прическа. К уже сказанному я готов заложить свой фальшион против щепки от полена, что если с вас снять берет, то там не будет тонзуры.
Все вокруг заржали. Окружающий меня народ вообще, я смотрю, на «хи-хи» конкретно пробивает последнее время, словно конопли накурились. Или это отходняк у них такой? Расслабились.
— Угадали — там только повязка на ране, — признал я его умозаключения справедливыми.
Дю Валлон улыбнулся и развел руками, как фокусник, который требует у публики аплодисментов, чем вызвал еще больший смех окружающих. По нему было видно, что смешить людей он любит. Вообще-то полезное качество для того, кто путешествует в одиночку.
— Вы в шутах*, случайно, не служили, мессир? — полюбопытствовал сьер Вото.
Наш гость повернул к нему лицо и спокойно ответил:
— Было такое однажды при дворе дюка Орлеанского, в Блуа. Сидел я как-то в жуткой тюрьме славного города Орлеана, знаменитого тем, что его освободила сама Дева полвека назад. Сидел по прозаической причине — казни ждал. А тут его светлость дюк Шарль в честь первого въезда в наследственное владение своей трехлетней дочери Марии, по ее — малышки, просьбе: «сделать в этот день всех счастливыми», не нашел ничего лучшего, как освободить всех нас из тюрем.
Я по этому поводу написал торжественную оду и прочитал ее на площади. Но почему-то эта ода сильно рассмешила маленькую дюшесу*, и тогда дюк предложил мне у него службу шута. Наверное, потому, что сам был не прочь побаловаться рифмой.
— И долго вы подвизались на придворной службе? — спросил мой паж Филипп.
— Где-то с год-полтора. Потом затосковал в чертогах принца и снова подался на вольные хлеба, в славный город Мен…
— Где вас снова посадили в тюрьму? — спросил я ехидно.
— А вы откуда это знаете?
Откровенно удивленная физиономия мессира дю Валлона снова вызвала просто пароксизм смеха на барке.
— Догадался, — ответил я, вытирая слезы, вызванные смехом. — И уж вытащил вас из менской тюрьмы на этот раз, наверное, не кто иной, как сам руа франков? Не меньше.
— Вы и это знаете? — Мессир Франсуа был уже откровенно ошарашен.
А мои люди ржали, как на концерте Задорнова. Разогрелись. Теперь только пальчик покажи… А если усложнить задачу и согнуть, то…
— Думаю также, — продолжил я играть в гадалку, — что произошло это не иначе, когда тот ехал мимо на коронацию в Реймс.
Мессир Франсуа только руками развел.
А вокруг раздавался уже не хохот, а всхлипы и стоны. Хотя я нисколько не погрешил против фактов биографии пожилого человека, который сидел передо мной с кружкой яблочного взвара в руках.
— Лучше скажите нам, куда вы направляетесь? — спросил я, когда окружающие немного успокоились.
— Держу путь в Нант, думаю там перезимовать. Хотелось бы на юг, к теплу поближе, но денег столько нет, а дорога дорога.
Мессир Франсуа зябко поежился, несмотря на окружающее тепло и сочную зелень конца лета.
— Какое совпадение, — снова засмеялся дон Саншо, — мы тоже двигаемся в Нант.
— У меня есть предложение, подкупающее своей новизной, — заявил я. — Желаете ли вы до Нанта прокатиться с нами на барке, а платой будут ваши уроки стихосложения мне?
— С кормежкой? — заинтересованно спросил дю Валлон.
— Конечно. С нашего стола, — обнадежил я его, не уточняя, что сам питаюсь с одного котла с кнехтами.
— Согласен.
И тут я нанес ему удар, просто «под дых». Крикнув шкиперу: «Отплывай!» — садистски заявил своему новому клеврету:
— Только при одном условии — вам придется вымыться и постираться.
— А это обязательно?
Выражение лица мессира дю Валлона снова вызвало хохот окружающих. Марта даже взвар яблочный расплескала из половника.
— Обязательно, — многозначительно хмыкнул дон Саншо. — А неповиновение чревато: не так давно этот молодой человек, — инфант кивнул на меня, — чуть врача на суку не повесил за то, что тот руки не моет.
Все окружающие радостно заржали, будто им новый скабрезный анекдот рассказали про короля и гусепаску. О! Эту песенку обязательно надо как-нибудь спеть. Хит будет из хитов. «„Я женюсь, я женюсь, я женюсь“ — Луи сказал…»
Когда барка выплыла на стрежень и повлеклась вместе с водами Луары в сторону Атлантического океана, дон Саншо, вдруг вспомнив, что он лицо государственное, стал потрошить мессира Франциска на свежие сведения.
И политинформация о международном положении не заставила себя ждать.
— В День святого Петра, — начал свой рассказ дю Валлон, и по его плавной речи чувствовалось, что быть ходячей газетой ему не впервой, — у всех благочестивых христиан была большая радость: сдох богомерзкий султан турецкий Мехмет, второй этого имени. Его сын Баязид Дервиш, как только опоясался мечом их пророка Магомеда, так сразу стал воевать одновременно с Венецией, Австрией, Венгрией и Египтом. Воюет до сих пор.
На святую Изабеллу Катерина Саксонская благополучно разродилась мальчиком. Окрестили Кристианом. Он наследник сразу двух корон — Дании и Норвегии.
