— Ничего особенного, сир, — пожал плечами раб. — Два комплекта запасного белья. Шелкового. Ношеного. Полотенце холщовое. Бритва с бруском песчаника для правки. Наждачный камень для заточки оружия. Маленький горшочек перетопленного нутряного жира для смазки его же. Ветошь. Запасные удила для дестриэра и пара запасных подков. Да ухналей* горсточка в тряпке завязана. И молоточек для них. Все.
— Белье и полотенце можешь забрать себе.
— Благодарю, сир.
— А приказ Паука там же лежит?
— Какой приказ, сир? — выпучил он на меня честные-честные гляделки.
— Тот, что ты у барона вытащил.
— Так не было же никакого приказа. Вы же сами, сир, тогда заявили, что всякий благородный на этой палубе может поклясться, что никакого приказа не видел. И вы не видели.
Вот как оно, значит. Заботится о моей репутации раб, охраняет господина от клятвопреступления.
— Приказа я не видел — это точно, — подтвердил я свои слова. — Да вот только заметил я тогда ненароком, что ты какой-то пергамент у барона утянул. А вот сейчас подумал, сложил вместе и предположил, что это МОГ БЫТЬ приказ о нашем аресте. Надеюсь, ты его не выкинул по дороге?
— Как можно, сир, выбрасывать такие документы? — Возмущенный раб посмотрел на меня как на маленького. — Вдруг когда пригодится… Ну там, как царя Давида* достать из рукава в нужное время… Вы мне только подморгните — и этот пергамент тотчас будет у вас в руках.
— Что в нем хоть написано было? Любопытно же.
— Ничего особенного, сир. Догнать. Поймать. Привезти в Плесси-ле-Тур живым, со всем уважением и бережением.
Луи Одиннадцатый, конечно, тот еще король — аналог нашего Ивана Грозного, только хитрее. Поэтому скорее он будет аналогом Ивана Великого, своего современника. Ага, именно сейчас в Москве правит Иван Третий Великий Грозный. И политика у него с Луи Пауком одинаковая — превратить все государство в единый царский домен, а независимых феодалов извести как класс; а не получится — так низвести с владетельного состояния до служебного.
Но в таком разрезе я ничего не понимаю, что там такого могло случиться и за что следовало ему на мою тушку нападать в собственной резиденции? Я же для Паука как великий князь Литовский для великого князя Московского. Практически в равных чинах. Практически; а на деле?
— Микал, а когда я стал пэром Франции? Случайно не помнишь?
— Лет десять назад, сир, — тут же выдал мне справку мой номенклатор.
— А точнее не скажешь?
— Точнее? — задумался Микал. — Точнее… это было через два года после гибели вашего батюшки. В тысяча четыреста семьдесят втором году по Рождеству Христову. Девять лет назад.
— И мне было…
— Пять или шесть лет, сир. Вы тогда только-только стали графом де Фуа.
— Значит, сам я испрашивать у Паука такую милость не мог… — задумался я вслух над проблемой.
— Фуа — вассальная земля короне франков. Вы же должны знать, сир, что даже английский кинг* одно время был вассалом этой короны, — напомнил мне существующие реалии Микал.
— Твою маман! — вырвалось непроизвольно вместе с многоэтажной русской матерной конструкцией, вызвавшей неподдельное восхищение у моего раба.
Мы замолчали, невольно слушая, как уже довольно слаженно надрывается сводный хор матросов и стрелков про то, как «если б видел кто портрет принцессы той — не стал бы он завидовать Луи».
А я думал над этой засадой — французским пэрством, что не только ставит меня в подчиненное положение к Пауку, который таким образом становится моим сеньором, даже когда я буду полноценным королем, но и тем еще неудобством, что этот конклав французских пэров вправе меня судить. За что? Захотят — найдут. «Было бы за что, вообще б убили»…
Твою маман, Франсуа! А ведь наверняка хотела баба как лучше; в своем понимании, конечно. Наваррская корона тогда даже на горизонте не сверкала, а Фуа — графство хоть и маленькое, да свое, не на апанаже* от французского короля, как ее герцогство. Защиты искала вдова так не вовремя подставившегося на турнире графа. С двумя маленькими детьми на руках к тому же. Хотела как лучше… Да вот получилось как всегда. Понять ее можно. Но понять — не всегда значит простить. К тому же она мать только этому телу, а вот моему сознанию эта баба — никто.
Приеду в Наварру — первым делом озабочусь хорошим легистом*. Знающим, грамотным, беспринципным проходимцем, настоящим крючкотвором, хитрым аки аспид и зубастым как акула.
Последняя ночевка перед Нантом у очередного длинного острова, которые я и считать перестал, ознаменовалась незапланированной побудкой и ярким заревом в ночи.
Часовые, не поняв в чем дело, подняли на всякий случай всех по тревоге.
— Большой пожар впереди, мон сьеры, — сказал зевающий шкипер. — Что-то горит в Нанте. И сильно горит.
— Сам город горит? — уточнил я.
— Нет, ваше высочество, горит что-то близко к порту, — пояснил он.
— Как ты это определяешь? — усомнился сержант.
— По ориентирам. Если бы горел замок дюка, то это было бы намного правее и ближе. А так… скорее, порт горит или склады рядом с портом. А может, и корабли в порту.
— Большой тут порт? — Это шевалье д'Айю подал голос из темноты.
— Не столько большой, сколько длинный, мон сьер. В самой Бретани морских кораблей больше, чем у Англии и Франции вместе взятых — около полутора тысяч. Это не считая речных. А еще других флагов купцы заходят часто, — выдал шкипер справку.
— Я надеюсь, все приличные постоялые дворы там не сгорят? — спросил дон Саншо о наболевшем.
— Это смотря в какой части города, ваша светлость, — ответил ему шкипер, — но цены за постой завтра поднимут все. И в пригородах тоже. Даже гадать не стоит.
— Так, — распорядился я, — нам самим ничего пока не грозит. Потушить такой пожар мы точно не сможем. Потому всем спать — завтра тяжелый день будет. Караул — по расписанию. Разойдись!
Разогнал всех, а сам стоял с Микалом и Филиппом у мачты, откуда мы долго еще смотрели на все возвышающееся завораживающее зарево на западе, скрывшее своей яркостью почти все звезды на небе.
Нант встретил нас сильным запахом гари, которую разносил по реке западный ветер с моря, что на взгорках крутил косые паруса ветряных мельниц.
С берега нас поприветствовали шлепками тряпок по воде прачки, которые уже с рассвета полоскали белье на мостках. Пожар не пожар, а клиент чистое белье ждать не будет — уплочено.
Сами мостки для постирушек были для меня весьма необычными. От берега все как у нас: нечто узкое, мостообразное на сваях; но венчала каждый такой мосток большая ротонда, в которую помещалось не менее пятнадцати прачек, причем место каждой было отделено столбами, поддерживающими коническую крышу этой беседки на воде. И таких ротонд вдоль берега стояло с полдюжины.
