— Будь внимательнее, — резко сказал Гарольд.
— Да... да.
— В чем дело?
— Да так.
— Я говорю тебе о Корал-Кей в Кемптоне в среду, а ты не слушаешь.
Я заставил себя сосредоточиться на том, что мы обсуждали.
— Корал-Кей, — сказал я. — Для Виктора Бриггза.
— Верно.
— Он ничего не говорил... насчет завтра?
Гарольд покачал головой.
— Мы выпили после скачек, но если Виктор не хочет с тобой говорить, то из него и слова не вытянешь. Только хрюкает. Но пока он не скажет мне, что ты больше не скачешь на его лошадях, ты на него работаешь.
Он дал мне стакан и банку кока-колы и налил себе большой стакан виски.
— У меня не так много работы для тебя на этой неделе, — сказал он. — На понедельник и на вторник ничего нет. Пеббла я хотел выпустить в Лейстере, но он ногу ушиб. Остается только Корал-Кей в среду, Даймон Байер и та кобыла в среду, и еще две лошади в субботу, если дождь не пойдет. У тебя левых заездов нет?
— Новичок в Кемптоне в четверг.
— Надеюсь, что он умеет прыгать.
* * *
Я вернулся в свой тихий коттедж и сделал отпечатки с негативов с пурпурными пятнами, получил серые и белые отпечатки, как и прежде, и с синим фильтром — испещренный пятнами снимок.
К моему облегчению, там было не пятнадцать угрожающих писем, только первые два заканчивалась обещанием альтернативного предложения.
Я ожидал найти письмо насчет тех любовников, и я его нашел. Оно было вторым, от которого у меня перехватило дыхание. Я вяло рассмеялся, читая его на кухне. Оно привело мой рассудок в порядок для лучшего восприятия любого предстоящего мне откровения.
Последние тринадцать снимков, однако, оказались собственными записями Джорджа насчет того, где и когда он сделал свои разоблачительные снимки, на какой пленке, при какой выдержке, и когда он разослал свои угрожающие письма. Я понял, что он держал свои записи в таком виде потому, что ему так было легче и, казалось, куда безопаснее, чем доверять такой компромат бумаге.
В качестве дополнения к снимкам и письмам эти сведения были весьма занимательными, но в них не было ничего насчет того, в чем заключались эти “альтернативные предложения”. Тут не было записей о том, сколько денег он получил путем вымогательства, упоминаний о каком-нибудь банке, сейфе, укромном месте, где он мог бы скрытно вести свою работу. Даже с самим собой в этом отношении Джордж был скрытен.
Я поздно лег и не мог уснуть, а утром сделал несколько телефонных звонков.
Один — знакомому редактору “Коня и Пса” с просьбой включить снимок Аманды в выпуск на этой неделе, подчеркнув, что времени мало. Он с сомнением сказал, что напечатал бы этот снимок, если бы я зашел к нему в офис сегодня утром, но если опоздаю, то поезд уйдет.
— Я буду, — сказал я, — Две свободные колонки, фотография в семь сантиметров с надписью сверху и снизу. Скажем, на все одиннадцать сантиметров. На правой стороне какой-нибудь из первых страниц, где никто ее не пропустит.
— Филип! — запротестовал было он, но затем шумно вздохнул, и я понял, что он это сделает. — Это все твой фотоаппарат... если у тебя есть какие-нибудь снимки со скачек, которые могли бы мне пригодиться, захвати их. Все равно я еще посмотрю. В смысле, ничего не обещаю, но посмотрю. Мне нужны снимки людей, не лошадей. Портреты. У тебя есть что-нибудь?
— Ну... есть.
— Хорошо. Тогда как можно скорее. Увидимся.
Я позвонил Мэри Миллес, чтобы узнать номер домашнего телефона лорда Уайта, и звякнул старому Сугробу в Котсуолдз.
— Вы хотите встретиться со мной? — спросил он. — Зачем?
— Поговорить о Джордже Миллесе, сэр.
— О фотографе? Который недавно погиб?
— Да, сэр. Его жена — подруга леди Уайт.
— Да-да, — нетерпеливо сказал он. — Мы можем встретиться в Кемптоне, если вам угодно.
Я спросил, не могу ли я вместо этого зайти к нему домой, и, хотя и не был особо любопытным человеком, он согласился уделить мне полчаса завтра в пять. Я положил трубку и присвистнул. Мои ладони слегка вспотели. Я подумал, что, в конце концов, мне нужно только еще раз позвонить, чтобы все вернулось на круги своя.
После этого я позвонил Саманте, что было куда легче, и спросил ее, не могу ли я пригласить ее и Клэр на обед. Судя по голосу, она была польщена.
— Сегодня вечером? — спросила она.
— Да.
— Я не могу. Но, думаю, Клэр сможет. Ей это понравится.
— Да?
— Да, олух ты эдакий. Когда?
Я сказал, что заберу ее часов в восемь. Саманта сказала “хорошо” и спросила, как идут поиски Аманды, и я неожиданно для себя разговорился с ней так, будто знал ее всю жизнь. Но ведь так и было на самом-то деле.
Я поехал в Лондон в офис “Коня и Пса” и договорился с редактором, чтобы он напечатал фотографию Аманды с надписью: “Где эта конюшня? Десять фунтов первому — особенно первому ребенку, — кто сможет сообщить об этом Филипу Нору”.
— Ребенку? — сказал редактор, подняв брови и записывая мой номер. — Они что, читают эту газету?
— Их мамаши читают.
— Ненадежный источник.
Разглядывая снимки из папки с портретами людей на скачках, он сказал, что они начинают публиковать серию типажей, и ему нужны новые снимки, которые еще нигде не публиковались, и что он может использовать кое-какие мои, если я пожелаю.
— Что же... ладно.
— Плата обычная, — небрежно сказал он, и я сказал — хорошо. Только потом, после небольшой паузы, я спросил его, какова эта самая обычная плата. Даже сам вопрос, показалось мне, приблизил меня на шаг не только к заботе собственно о фотографиях, но и о доходе. Обычные расценки были обязательством. Обычные расценки обозначали, что меня приняли в этот круг. Меня это вывело из равновесия. Тем не менее я согласился.
* * *
Когда я приехал за Клэр, Саманты дома не было.
— Зайдите сначала выпить, — сказала Клэр, широко распахивая дверь. — Такой паршивый вечер...
Я вошел в дом, спрятавшись от ветра и холодного ноябрьского дождя, и мы пошли не вниз по лестнице на кухню, а в длинную, слабо подсвеченную гостиную на первом этаже, которая тянулась от фасада до задней стены дома. Я огляделся, полюбовался на уютную обстановку, но чувства узнавания не возникло.
— Вы помните эту комнату? — сказала Клэр.
Я покачал головой.
— Где ванная? — спросила она.
— Вверх по лестнице, направо, голубая... — немедленно ответил я.
Она рассмеялась.
— Прямо из подсознания.
