— Вы не знаете... — Казалось, у Лэнса Кингшипа дыхания не хватает. — Это невозможно. Я не могу рассказать. Меня... меня убьют.
Я покачал головой.
— Это останется только между нами. Никто никогда не узнает, что вы мне рассказали. Разве что сами разболтаете, как ден Релган в игорном клубе.
— Я не могу, — в отчаянии сказал он.
— Если нет, — как бы между прочим сказал я, — сначала я расскажу полицейским, которые расследуют попытку убийства в моем доме, что, моя соседка в точности опознала вас в том налоговом инспекторе. Этого не достаточно, чтобы обвинить вас, но вполне хватит, чтобы вы попали под следствие... по поводу доступа к наркотикам и так далее.
У него был жуткий вид.
— Во-вторых, — сказал я, — я позабочусь, чтобы узнали, что неразумно приглашать вас на вечеринки, несмотря на ваши маленькие подарки, поскольку в любой момент может нагрянуть полиция. Я уверен, что держать у себя определенные наркотики до сих пор считается правонарушением.
— Вы... вы...
Я кивнул. Он не мог подыскать ругательства.
— Я знаю, где вы бываете. В каких домах. Все говорят. Мне рассказывали. Одно словечко на ухо отделу по борьбе с наркотиками... и вы станете самым нежеланным гостем в Британии.
— Я... я...
— Да, я знаю, — сказал я. — Это смысл вашей жизни — ошиваться в таких местах. Я не стану просить вас не делать этого. Не стану просить вас перестать делать свой подарочки. Просто скажите мне, откуда вы берете героин. Не кокаин, не марихуану, только героин. Смертельный наркотик.
В его страдальческом взгляде появилось что-то коварное.
— И не думайте, — сказал я, заметив это, — что сможете отделаться старой ложью. Вы прекрасно понимаете, что ваш рассказ пойдет в отдел по борьбе с наркотиками. Не беспокойтесь. Таким кружным путем, что никто не свяжет этого с вами. Но ваш нынешний поставщик, скорее всего, вылетит из бизнеса. Если это случится, вы свободны.
Он трясся так, словно ноги у него вот-вот подломятся.
— Не забудьте, — рассудительно сказал я, — если один поставщик вылетит из бизнеса, вы сможете найти другого. Через год или около того я могу спросить у вас и его имя.
Его лицо покрылось потом. Он просто не мог поверить.
— Вы хотите сказать... это все будет продолжаться... и продолжаться...
— Верно.
— Но вы не можете!
— Я думаю, что это вы убили Джорджа Миллеса. Вы явно пытались убить меня. Вы чуть не убили моего друга. Почему вы думаете, что я не захочу отомстить?
Он уставился на меня.
— Я прошу очень немногого, — сказал я. — Время от времени будете писать несколько слов — только и всего.
— Не моей рукой, — в ужасе сказал он.
— Нет, вашей, — решительно ответил я. — Чтобы было написано правильно, без ошибок и прочего. Вы не беспокойтесь, с вами ничего не случится. Я обещаю, что никто никогда не найдет, откуда поступает информация. Никто никогда не узнает, что все идет через меня. Ни ваше, ни мое имя никогда не будет упоминаться.
— Вы... вы уверены?
— Уверен.
Я вынул маленький блокнот и фломастер.
— Пишите, — сказал я. — Имя вашего поставщика.
— Не сейчас, — заколебался было он.
— Почему нет? — спокойно спросил я. — Покончим с этим. Садитесь.
Он сел за один из своих хромированно-стеклянных кофейных столиков в совершенном оцепенении. Он написал в блокноте имя и адрес.
— Подпишите, — мимоходом сказал я.
— Подписать...
— Конечно. Ваше имя.
Он написал: Лэнс Киншип. А затем, ниже, с росчерком, добавил: кинорежиссер.
— Прекрасно, — ровно произнес я. Взял блокнот, прочел то, что он написал. Иностранная фамилия. Лондонский адрес. Одно щупальце под топором.
Я сунул в карман документик, который в следующем году снова заставит его покрыться испариной... и еще через год, и еще. Этот документ я засниму и спрячу.
— Все? — оцепенело выдавил он.
— Пока все, — кивнул я.
Он не встал, когда я ушел от него. Так и остался сидеть на своем черном лакированном стуле в футболке и белых брюках, ошеломленный, онемевший, уставившись в никуда.
Ничего, самоуверенность к нему вернется. К этим квазитворческим личностям она всегда возвращается.
* * *
Я вышел на улицу, туда, где ждали меня Клэр и Джереми, и немного постоял на морозном воздухе, прежде чем сесть в машину.
“Жизнь большинства людей, — думал я, — не касается глобальных вопросов, а состоит только из решения насущных проблем. Она не касается великих задач спасения человечества — только создания порядка в одном каком-нибудь месте, в малых делах контроля и поддержания равновесия”.
Ни моя жизнь, ни жизнь Джорджа Миллеса никогда не решали судеб наций, но наши действия могут изменить жизнь отдельных людей, и мы это сделали.
Та неприязнь, которую я испытывал к нему живому, была несовместима с тем расположением, которое я испытывал теперь к нему мертвому. Я понял его мысли, его намерения, познал его веру. Я разрешил его загадки. Я выстрелил из его ружья.
Я сел в машину.
— Все в порядке? — спросила Клэр.
— Да, — ответил я.
