И тут он увидел ее. Она быстро шла к его машине и чему-то
улыбалась. Хочу, подумал он, хочу смертельно, больше всего на свете, только ее,
и больше никого!
— Там впереди трейлер опрокинулся, а из него коробки
высыпались, столько коробок! Но, кажется, скоро их уберут! — радостно
сообщила она.
Странно, она отсутствовала всего минут десять, но за это
время в ней что-то переменилось, словно спало напряжение, сломался какой-то
барьер. Она уже не казалась такой неприступной.
— Что ты так на меня уставился? — со смешком
спросила она.
— Ты очень красивая.
— Ты находишь? Это приятно, через столько лет услышать…
Кстати, раньше ты никогда не говорил, что я красивая.
— Не выдумывай!
— Нет, правда-правда! Говорил, что я самая лучшая,
самая очаровательная, это было, а вот красивой не называл…
Черт побери, она кокетничает!
— Скажи мне одну вещь, только честно…
— Спрашивай!
— Зачем все-таки тебе понадобилось объявлять себя
мертвым?
— О, это долгий разговор…
— А куда нам спешить? Мы тут проторчим битый час, и
ехать еще долго…
— Понимаешь, все это не так просто. И в то же время
просто до неприличия… По большому счету, это была шутка…
— Шутка?
— Как бы это объяснить? Мне ведь предложили остаться,
посулили прекрасную работу, а я знал, что в Союзе у меня перспективы мизерные и
в научном и в материальном плане, и, когда мама вдруг умерла, я подумал: это
перст судьбы, мама отпустила меня на свободу, тем более что сообщение о ее
смерти дошло до меня, когда ее уже похоронили. Но все оказалось достаточно
сложно, особенно в эмоциональном плане, надо было себя полностью перестроить,
приспособиться к новым условиям, к языку, да и вообще… Я сказал себе: ты должен
это сделать.
— Влад, что ты толчешь воду в ступе? Я вполне способна
понять тебя, более того, я и тогда тебя поняла. Тебе было тяжело, кто же
спорит. Но умирать-то зачем?
— Ты же говоришь, что не поверила?
— Да, но все же хотелось бы понять твои мотивы.
— Да это вышло почти случайно…
— То есть?
— Понимаешь, один человек, мой научный руководитель,
который много для меня сделал на первых порах, очень меня поддерживал, так вот
он, видя, что я впадаю в депрессию, посоветовал мне полностью отрешиться от
прошлого, тогда ведь казалось, что к нему никогда возврата не будет… Так вот
он…
Он предложил мне… его приятель тогда собирался в Москву, он
был журналистом и…
— Это он позвонил мне с тем сообщением?
— Да, мне в тот момент показалось, что это выход, я зачеркну
прошлое, вернее, не так, я вычеркну себя из твоей жизни, пустота быстро
заполнится… Я подумал: она будет ждать, надеяться, годы уйдут, а так… ей станет
легче, погорюет и забудет, а я начну совсем новую жизнь, даже имя сменю.
— Да? И как же тебя зовут?
— Вэл Мартин.
— Шикарно звучит, не то что Владислав Мартыненко.
Он грустно усмехнулся:
— Наверное, это было глупо, но тем не менее,
согласившись стать живым трупом, я как-то встряхнулся, вышел из депрессии и
буквально попер.
— Попер? Куда попер?
— Вверх. Я многого добился, у меня большое имя в моей
области.
— Но это не твое имя!
— Мое, давным-давно мое! Дело ведь не в том, как я
называюсь, а в том, что я собой представляю! Я состоялся, Ника, это главное!
Конечно, я не мог даже вообразить, что через несколько лет этот советский
мастодонт сдохнет, но я все равно бы уехал, у вас ведь наука развалилась…
— Это я понимаю и не осуждаю тебя, ты не думай, просто
я хотела понять… Теперь поняла. Ты пошутил… У тебя случайно нет жвачки?
— Жвачки? — удивился он. — Есть. Вот возьми.
— Какой-то противный вкус во рту, наверное, от устриц…
Спасибо.
— Ты, вероятно, хочешь спросить, почему же я потом не
объявился, когда у вас все изменилось?
— Да нет, тут как раз все ясно… Отрезанный ломоть…
— Я думал тогда об этом, но все было так зыбко по
началу, казалось, дали вам глоток свободы, а потом еще хуже закрутят гайки… Да
и вообще, у меня в те годы столько всего было… Я не хотел глубоко вникать,
многие у нас ловили каждое слово из Союза, а я не хотел…
— Несмотря на акцент, ты все же хорошо говоришь
по-русски, а то я с некоторыми эмигрантами общалась — тихий ужас! «У меня дом с
тремя бедрумами! В пище не должно быть много карбонгидрэйта»…
— Что поделать, эмигрантская болезнь. Но к черту все
это! Главное, что мы с тобой сидим тут в пробке посреди Европы…
— И у обоих от этого едет крыша, — засмеялась она.
— Какая крыша? Теперь так говорят?
— О да, очень популярное выражение, тем более что и на
самом деле почти у всей страны крыша съехала во многих смыслах.
— Значит, ты на меня не сердишься?
— Я уж сказала, что нет.
— Я имел в виду не мое бегство.
— А что? — Она лукаво на него посмотрела.
Его бросило в жар.
— А ты знаешь, я ведь тебя похитил.
— Да? Этот «Фольксваген» поуютнее, чем лодочка на
Днестре.
Черт, сколько же общих воспоминаний…
— Пожалуй, — улыбнулся он. — Я тебя везу не в
Бонн, а в Амстердам. Только не кричи, ладно?
Неожиданно она расхохоталась:
— Я почему-то так и думала… Черт с тобой, только надо
позвонить Алле. Она будет волноваться.
Фантастическая женщина! Он протянул ей телефон.
— Белла Львовна, это Ника! Пожалуйста, позовите Аллу!
Ее нет? Тогда передайте ей, что мы решили съездить еще в Амстердам, да-да, в
Амстердам. Я завтра Аллочке позвоню. Спасибо. Все в полном порядке!
Он был озадачен. Она согласилась ехать в Амстердам! И
похоже, на все остальное тоже согласна. А впрочем, лучше не спешить… А то мало
ли… Не надо ее вспугивать.
— Влад, но мы остановимся в разных номерах! — тут
же напомнила она.
— Естественно.
— Похищение… Похищение Европы, нет, похищение в
Европе, — задумчиво проговорила она.
О господи! Странно, раньше, в той, прошлой, жизни у них не
было такого, чтобы они читали мысли друг друга, или он не замечал, считал, что
это в порядке вещей? Наверное, просто не придавал значения… а если это и тогда
было, как могло сохраниться после стольких лет?
Но тут пробка мало-помалу начала рассасываться.
