— Джон, — сказал Майкл, — по моему нынешнему настроению меня и самого вполне устроил бы подвал.
Он повернулся лицом к брату.
В глазах у Майкла Ребуса стояли слезы.
В среду Ребус начал думать, что его жизнь сильно напоминает черную комедию.
Майкл без всякого шума поселился на Арден-стрит. Ребус сообщил Пейшенс о возвращении брата, но в подробности вдаваться не стал. Она все равно была полностью занята дочерьми сестры. Взяла небольшой отпуск, чтобы показать им Эдинбург. Задача перед Пейшенс, судя по всему, стояла нелегкая. Пятнадцатилетняя Сьюзен хотела делать все то, чего не хотела или не могла восьмилетняя Дженни. Ребус чувствовал себя полностью изолированным от этого женского триумвирата, хотя по ночам заглядывал в спальню Дженни, чтобы снова пережить то чудесное, волшебное чувство, которое он испытывал, когда смотрел на свою спящую дочь. Еще он старался максимально избегать Сьюзен, которую, похоже, интересовали главным образом различия между мужчинами и женщинами.
У него на работе дел было по горло, а значит, о Майкле он вспоминал не чаще чем раз тридцать на дню. Да, работа — вот еще одна проблема. Когда полицейский участок на Грейт-Лондон-роуд приказал долго жить, Ребуса перевели на Сент-Леонардс, в территориальное отделение.
Вместе с ним перевели сержанта уголовной полиции Брайана Холмса и, к разочарованию их обоих, старшего суперинтенданта Фермера Уотсона и старшего инспектора Лодердейла по кличке Фарт
[1]
. Кое-какие плюсы в этом переселении имелись (кабинеты и мебель здесь были поновее, оборудование посовременней), но имелись и минусы. Ребус никак не мог приспособиться к новому месту. Все здесь стояло и лежало в таком порядке, что он ничего не мог найти, а потому у него постоянно возникало желание выскочить из кабинета на улицу.
Именно потому он и оказался в мясном магазине на Южной Кларк-стрит, где объявился человек с ножевым ранением.
Раненому уже оказал первую помощь местный врач, который преспокойно стоял в очереди за мясом для стейков, когда этот тип ввалился в магазин. Рана была наспех перевязана чистым передником мясника, и теперь все ждали носилки из «скорой».
Незнакомый констебль доложил Ребусу:
— Я был неподалеку, так что и пяти минут не прошло, как меня известили, ну и я сразу сюда. И тут же передал по рации.
Ребус услышал оперативное сообщение констебля в машине и решил заехать посмотреть. А теперь жалел об этом. Усыпанный опилками пол был залит кровью. Непонятно, зачем некоторые мясники до сих пор посыпают пол опилками. На стене, выложенной белой плиткой, остался кровавый отпечаток ладони, еще один, менее четкий, — на каких-то коробках ниже.
Снаружи дорожка блестящих красных капель тянулась по Кларк-стрит и отчасти по Латтон-плейс (в беспардонной близости от Сент-Леонардс), где неожиданно обрывалась на краю тротуара.
Звали человека Рори Кинтаул, и кто-то пырнул его в живот. Это полицейские знали. Но больше ничего, потому что Рори Кинтаул отказывался говорить о том, что произошло. Однако очевидцы из числа находившихся в магазине оказались более разговорчивы. Они топтались на улице перед входом и наперебой рассказывали об этом волнительном приключении толпе зевак, заглядывавших в магазин через стеклянную витрину. Это напомнило Ребусу субботний день в торговом центре «Сент-Джеймс», когда перед витринами магазинов, где продают телевизоры, собираются толпы мужчин в надежде узнать счет футбольного матча.
Ребус склонился над Кинтаулом — в его позе читался разве что намек на угрозу.
— Так где вы живете, мистер Кинтаул?
Раненый не собирался отвечать. Голос раздался из-за прилавка:
— На Данктон-террас. — Человек в заляпанном кровью переднике протирал полотенцем тяжелый мясницкий нож. — Это в Далките.
Ребус посмотрел на мясника:
— А вы?
— Джим Боун. Это мой магазин.
— И вы знаете мистера Кинтаула?
Кинтаул попытался повернуть голову, чтобы посмотреть в лицо мяснику, словно хотел как-то повлиять на ответ. Но поскольку он полулежал на прилавке, для такого движения требовалась нечеловеческая гибкость.
— Как не знать, — ответил мясник. — Он же мой двоюродный брат.
Ребус собирался сказать что-то, но в этот момент два санитара вкатили носилки. Один из них поскользнулся и чуть не упал на залитом кровью полу. И когда они поставили носилки перед Кинтаулом, Ребус увидел кое-что такое, что надолго врезалось ему в память. На витрине, под стеклом, были две бирки: одна была воткнута в кусок солонины, а другая — в кусок сырой мякоти.
На первой было написано: «Вырезка». Другая гласила: «Шейный отруб». Когда санитары приподняли брата мясника, по полу растеклась лужа свежей крови. «Вырезка» и «Шейный отруб». Ребуса передернуло. Он вышел на улицу.
В пятницу после работы Ребус решил отправиться в массажный салон. Он обещал Пейшенс вернуться к восьми, а времени было еще только шесть. Кроме того, он любил перед выходными хорошенько размять спину.
Но сначала он забрел в «Бродсуорд» выпить пинту местного темного «Гибсона», плотного пива, сваренного всего в шестистах ярдах от паба на пивоварне Гибсона. Пивоварня, паб и массажный салон — Ребус подумал, что если бы тут еще открыли хороший индийский ресторан и магазинчик, который работал бы до полуночи, то он смог бы счастливо прожить в этом месте остаток дней.
Нет, ему, конечно, нравилось жить с Пейшенс в ее квартире с крохотным садиком на Оксфорд-террас. Эта квартира символизировала, так сказать, другую сторону жизни. Она словно находилась в совсем ином мире, чем этот пользующийся дурной славой уголок Эдинбурга — один из многих. Ребус сам не знал, почему его так и тянет сюда.
Воздух на улице был наполнен дрожжевым запахом пивоварни, который соперничал с еще более сильными ароматами из других, более крупных городских пивоварен. «Бродсуорд» пользовался популярностью, и посетители здесь, как и в большинстве популярных эдинбургских пабов, были самые разные: студенты, отбросы общества, изредка бизнесмены. Бар был без особых претензий: все, чем он мог похвастаться, — это хорошее пиво и хороший ассортимент. Уик-энд уже начался, и Ребус не без труда нашел местечко у стойки рядом с человеком, чья огромная немецкая овчарка спала на полу за высокими табуретами. Собака занимала как минимум два места, но никто не просил ее подвинуться. Дальше у стойки какой-то человек пил пиво — в одной руке стакан, другая по-хозяйски лежит на одежной вешалке, купленной, как предположил Ребус, в одном из близлежащих магазинов, где торговали подержанными товарами. Все пили одно и то же темное пиво.
Хотя в пяти минутах ходьбы отсюда было еще несколько пабов, только в «Бродсуорде» продавали бочковой «Гибсон», в остальных — пиво из больших пивоварен. Пиво стало растекаться по жилам, и Ребус вдруг задумался над тем, какой оно окажет эффект на его обмен веществ, когда Железный Трамбовщик приступит к работе. Он решил больше не пить и направился в «ЖТ», как Железный Трамбовщик называл свое заведение. Ребусу нравилось это название, оно напоминало те звуки, которые издавали клиенты, когда Трамбовщик приступал к работе: «Жуть, жуть!» Впрочем, они старались не особенно кричать. Железный Трамбовщик не любил сомнительных слов на массажном столе. От них у него портилось настроение, и никому не хотелось оказаться в руках у Железного Трамбовщика, когда у него было испорченное настроение. Никому не хотелось оказаться игрушкой в его руках.
