Ребус между тем спрашивал себя, неужели у Кафферти щеки не покраснели хотя бы наполовину так, как его собственные, потому что его-то щеки, кажется, пылали огнем. У него уже покалывало в боку, и он не представлял, как сможет вернуться назад.
— Ты думаешь, они имеют какое-то отношение к телу?
Ребус в ответ только кивнул.
— С чего это ты так уверен?
— Я не уверен. Но если они и в самом деле имели к этому отношение, то я готов спорить, что и ты от этого места находился не за сотню миль.
— Я? — Кафферти снова рассмеялся, но смех звучал натянуто. — Насколько мне помнится, я тогда отдыхал на Мальте с друзьями.
— Ты, кажется, всегда окружен друзьями, когда что-то случается.
— Я человек общительный. Что я могу сделать, если пользуюсь популярностью. Знаешь, что я еще прочел о Шотландии? Папа римский называл ее «задница Европы». — Кафферти остановился. Они добежали до Даддингстон-Лоха, внизу под ними лежал город. — Надо же додуматься, правда? Задница Европы. Совсем не похоже.
— Ну, не знаю, — сказал Ребус, который стоял, уперев руки в колени. — Если это задница… — он поднял голову, — то я бы хотел знать, куда сунуть клизму.
Кафферти громко рассмеялся. Он глубоко дышал, пытаясь выровнять дыхание. Заговорил он вполголоса, хотя поблизости никого не было и услышать их никто не мог.
— Но вообще мы народ жестокий, Стромен. Все мы — ты и я. Мы трупоеды, гули, упыри. — Его лицо было совсем рядом с лицом Ребуса, оба они стояли, согнувшись в поясе. Ребус на отрывал глаз от травы внизу. — Когда казнили грабителя могил Бурка
[54]
, из его кожи наделали сувениров. У меня в доме есть один. Я тебе покажу. — Его голос звучал словно в голове Ребуса. — Мы любим смотреть на такое, и это правда. Я готов поспорить, что и у тебя есть вкус к боли, Стромен. У тебя все болит, но ты бежишь со мной и не сдаешься. Почему? Потому что тебе нравится боль? Вот что делает тебя кальвинистом.
— Вот что делает тебя угрозой для общества.
— Меня? Да я простой бизнесмен, который сумел пережить болезнь под названием «рецессия».
— Нет, ты кое-что побольше, — сказал Ребус, выпрямляясь. — Ты и есть болезнь.
Глядя на Кафферти, можно было подумать, что он сейчас ударит Ребуса, но он только дружески хлопнул его по спине:
— Идем. Пора.
Ребус чуть было не запросил еще минуту отдыха, но потом увидел, что Кафферти направляется к «ягуару».
— Что, — усмехнулся Кафферти, — ты думал, я и назад побегу? Садись. Травяной чай ждет.
Травяной чай и в самом деле был готов, его подали к бассейну, после того как Ребус помылся и переоделся. У него было такое чувство, что в его отсутствие кто-то шарил в его бумажнике и записной книжке, но он знал, что ничего существенного они там найти не могли. Во-первых, удостоверение и кредитные карточки он засунул в карман беговых трусов. Что касается наличности, то ее едва хватило бы на покупку вечерней газеты и мятных леденцов.
— Жаль, что ничем не смог тебе помочь, — сказал Кафферти, когда Ребус сел.
— А мог бы, если бы захотел, — ответил Ребус. Он старался унять дрожь в ногах. Таких нагрузок у него не было со времени переезда на его квартиру.
Кафферти только пожал плечами. Теперь на нем были мешковатые брюки и ярко раскрашенные плавки — он только что нырял в воду. Вытираясь полотенцем, он демонстрировал немалую часть анальной ложбины — ни дать ни взять строительный рабочий.
Дьявольская собака сидела у бассейна и вылизывала себе ляжку. От кости, которую она грызла прежде, не осталось и следа. И тут вдруг Ребус ее вспомнил.
— У тебя есть внедорожник? — (Кафферти кивнул.) — Я его видел. Он был припаркован напротив магазина Боуна на Южной Кларк-стрит. Эта псина сидела на заднем сиденье.
Кафферти пожал плечами:
— Это машина моей жены.
— И часто она ездит в город с собакой?
— Она там покупает кости для Кайзера. Он дешевле автомобильной сигнализации. — Кафферти любяще улыбнулся собаке. — Я не знаю никого, кто сумел бы прошмыгнуть мимо него.
— Возможно, я бы рискнул, запасшись сосисками.
Кафферти на это не отреагировал. Ребус решил, что ничего таким образом не добьется. Настало время опробовать последнее средство. Он допил чай. Вкус у него был как у мятной жевательной резинки.
— Один мой коллега попытался найти братьев Робертсон. Так кто-то отправил его в больницу.
— Неужели? И что же с ним случилось?
— На него напали сзади за рестораном, который называется «Кафе разбитых сердец».
— Господи! Так он нашел Тэма и Эка?
— Если бы он их нашел, мне не нужно было бы приезжать сюда.
— А я думал, это просто предлог, чтобы поболтать о добрых старых деньках.
— О каких это добрых старых деньках?
— Что говорить, ты выглядишь ничуть не лучше, чем раньше. Я другое дело. Мои буйные денечки позади. — Он пригубил чая в доказательство сказанного. — Я стал другим человеком.
Ребус чуть не рассмеялся:
— Ты так часто повторял мне эти слова в суде, что, кажется, сам в них поверил.
— Это правда.
— Значит, ты не будешь пытаться меня запугать?
Кафферти отрицательно покачал головой. Он сел на корточки рядом с собакой и почесал ей за ухом.
— Нет, Стромен, те дни, когда я приколотил бы тебя шестидюймовыми гвоздями к полу в каком-нибудь заброшенном доме, давно прошли. Или когда стал бы щекотать тебе миндалины проводками, подсоединенными к генератору. — Он почувствовал вкус к этой теме и теперь, казалось, был готов к прыжку, как и его собака.
Ребус слушал невозмутимо. Ему даже нашлось что добавить к этому перечню:
— Или подвесил бы меня головой вниз на железнодорожном мосту.
За этими словами наступила тишина, только слегка жужжала вода в джакузи и посапывала собака. Потом дверь приоткрылась, и в ней появилось улыбающееся женское лицо.
— Моррис, обед через десять минут.
— Спасибо, Мо.
Дверь снова закрылась, и Кафферти встал. Поднялась и собака.
— Что ж, Стромен, рад был поболтать. Я, пожалуй, приму душ перед едой. Мо всегда сетует, что от меня пахнет хлоркой. Я ей все говорю, что нет нужды сыпать хлорку в бассейн, если в него никто не писает, но она пеняет на Кайзера!
