– Давай будем рассуждать спокойно, – хрипло отозвался Сашка, выбрасывая окурок в урну и беря меня за руку, – ты же понимаешь, что от истерики не будет толку? – Я кивнула. – Ну, вот. Она найдется, ты должна верить мне. Ты знаешь, что я никогда не оставлю тебя или ее в беде. Ты должна верить, Аля!
Умом я все понимала, но слова мужа сейчас плохо доходили до меня. Все мои мысли сосредоточились на одном: Сони нет, мы не знаем, где она и у кого. Больше ничего меня не интересовало. А надо было возвращаться домой, а там отец, которому Никита уже сообщил об исчезновении внучки… А самое главное – сейчас я вернусь туда с Акелой, и как отец отреагирует – тоже вопрос. Но, возможно, пропажа Сони заставит папу пересмотреть свои взгляды, все-таки Акела мой муж.
Дома был не только папа. Когда мы въехали во двор, там оказались машины дяди Мони и Бесо, а сами они сидели в гостиной вместе с папой. На него было страшно смотреть – осунувшийся, какой-то постаревший. Но сильнее всего меня поразили его трясущиеся руки, которыми он едва смог прикурить «беломорину». Никогда мой папа не выглядел таким растерянным и слабым, он пережил измену и уход мамы, пережил гибель двух моих братьев, пережил мое тяжелое ранение и два собственных инфаркта. Но исчезновение Сони, видимо, деморализовало его сильнее, чем все, что случилось раньше.
Когда мы с Сашкой вошли, папа поднял голову и с надеждой перевел взгляд с моего лица на лицо Акелы, словно ища положительных эмоций. Даже не удивился, ничего не сказал, словно и не было этих недель, когда Сашка жил не здесь, словно все нормально. И папа ждал новостей. Но я только отрицательно качнула головой.
– …твою мать, – негромко отозвался Бесо, тоже следивший за выражением наших лиц.
– Везде были? – Дядя Моня тяжело поднялся из кресла и подошел к нам, протянул Акеле руку для пожатия.
– Везде. – Я услышала, как дрогнул мой голос, и постаралась взять себя в руки, чтобы не разреветься здесь же.
– Менты отказали? – Дядя Моня не признавал нового названия полиции и всегда именовал представителей органов правопорядка так, как привык.
– А то…
– Ну, неудивительно, им трое суток подавай, – проворчал дядя Моня.
– Что делать? Дядя Моня, что нам делать теперь? – Я схватила его за локоть и сжала пальцы. – Куда бежать?
– Никуда бежать не надо. Надо сидеть тут, – толстый палец дяди Мони, украшенный перстнем с изумрудом, ткнул в сторону тумбочки, на которой был установлен телефонный аппарат, – тут сидеть и ждать звонка.
– Ты думаешь, что кто-то позвонит? – спросил Акела, аккуратно отрывая мои пальцы от дяди Мониного локтя.
– Думаю, что позвонит. И кто-то должен быть рядом с телефоном. И лучше, если это не будет эта гойша, – зло бросил адвокат, покосившись в мою сторону, – какого черта, Сашка, ты мне синяков на руку наставила? Я виноват? Или ваш гоноф Никита, который не в состоянии уследить за семилетней девчонкой?
– Ты Никиту не трогай! – Я чуть повысила голос, потому что понимала – обвинять телохранителя не в чем, он свое дело сделал, подъехал к школе в точно назначенное время, когда Сони там уже не было. – Он всю школу обошел, каждый угол, каждый закуток! И не он Соню проворонил, а няня, будь она неладна!
Дядя Моня на секунду умолк – Лена появилась в нашем доме с его подачи, приходилась какой-то дальней родственницей его жене, а потом взревел не хуже моего папеньки:
– Да я ее… шкура… ведь как просил – глаз не своди, шалава!
– Кончайте базар, – вдруг негромко, но так властно и зло проговорил папа, что мы все невольно замолчали. – Девка пропала, это ясно. Надо понять, кто и зачем.
– То есть ты не исключаешь… – начала я, и папа зыркнул в мою сторону:
– Я сказал только то, что ты слышала. Больше ни слова. И вообще – шла бы ты к себе, без тебя тут разберемся, с мужиками.
– Да?! А тебя не смущает, что это моя дочь?! – уперев кулаки в бока, поинтересовалась я довольно дерзко, и Акела тут же положил руку мне на плечо:
– Аля…
– Что?! Ну, что – «Аля, Аля»?! Это моя дочь пропала – моя! – понимаешь?! И вы мне говорите – иди к себе, мы тут сами?! У вас что, совсем головы поотрывало?!
– Пороть тебя некому, – вздохнул дядя Моня, отходя, однако, на безопасное расстояние, – и в детстве некому было, и потом…
– Погоди, Моня, – вмешался молчавший до сих пор Бесо, – что вы накинулись на нее? Она мать! Как ей сидеть одной и ждать, что мы тут намарокуем? А ты, Сашка, гонор свой припрячь до поры, мы все ж постарше, имей совесть.
Не знаю, что именно в словах Бесо убедило меня, но я как будто выпустила пар и села на диван, крепко вцепившись в руку последовавшего за мной Акелы.
– Я думаю так, – заговорил Бесо, убедившись, что дядя Моня тоже вернулся в кресло, – надо своих людей по городу послать, пусть ходят, ездят, ищут. Мало ли…
– Что, вот так бесцельно запустить в город толпу? – скривился мой отец, вертя в пальцах коробок.
– Почему бесцельно? Пусть приглядываются.
– К чему? – Папа явно терял терпение, но Бесо пропустил это мимо ушей:
– Ко всему, Фима! В таком деле каждая ерунда может быть важной.
Я не понимала, о чем вообще они говорят. Какие люди, кого, куда, зачем? Ну, разве об этом нужно сейчас думать? Акела успокаивающе поглаживал мою руку, но я чувствовала, как он напряжен внутри, как сдерживает себя, чтобы не волновать меня еще сильнее.
Мне очень хотелось плакать, выть в голос, но я держалась, понимая, что если сейчас начну истерику, то только испорчу все, а легче не станет. Но ощущение того, что все мы, собравшиеся в этой комнате, совершенно бессильны и ничем не можем помочь маленькой девочке, угнетало меня еще сильнее.
Все замолчали, только дядя Моня бормотал что-то под нос на идиш, и вдруг Акела сжал пальцы на подлокотнике дивана так, что полированное дерево скрипнуло, не вынеся давления, и произнес негромко:
– Desine fata deum flecti sperare percando
[1]
.
Эта короткая, но такая безжалостно-правдивая фраза убила меня. Что же – взывать к небу в поисках поддержки так же безнадежно, как пытаться написать слова на воде? И все, что нам уготовано, непременно случится? Даже зло, даже несчастья?
Хорошо – пусть я виновата, мою жизнь невозможно назвать безупречной, но дочь?! Моя дочь, от которой еще в роддоме отказалась ее родная мать? Неужели теперь Соня расплачивается за ее грехи? Это несправедливо…
Я подняла опухшие от слез глаза на курившего у окна отца:
– Папа, что мне делать?
Он ответил не сразу, сильно прижал окурок в пепельнице и только потом произнес хрипло, даже не оборачиваясь:
– Ждать, Сашка. Сейчас мы можем только ждать.
