Зеленое варево начало побулькивать. Длинное горлышко запотело. Фьямма уменьшила огонек, еще раз перевернула песочные часы и принялась вертеть в руках перо. Теперь она думала о Вальтере. Собственно, она думала о нем почти все время.
Куда он делся, Змей его сожри?!
Алхимик из Сомбры пропал много дней назад. Башня без флага стояла закрытая. Никаких писем он ей не оставил, передать ничего не просил. Исчез, и все. В зависимости от настроения Фьямма то злилась, то волновалась, а чаще злилась и волновалась одновременно. В голову приходили разные версии. Что Вальтер ее бросил («Почему бы и нет? Предательство — это так типично для мужчин, все они одинаковы, почему он должен отличаться?»), то — что он сгинул в тайных застенках герцога. («Кто его знает, что ему тут было надо на самом деле…») Вальтер порой умел показаться человеком милым и неамбициозным, но Фьямма уже давно не заблуждалась на его счет. И теперь сердилась на него, и на себя — потому что неотвязные мысли о нем, тоска, тревога и мечты мешали ей сосредоточиться и отвлекали от работы.
Эх, если бы стать тиглем и методом возгонки — sublimаtio — превратить огонь плотской страсти в чистую творческую энергию, поднять пламя на высший уровень…
— Гм! Ага! А это мысль!
Фьямма замерла, сунув в рот перо. Несколько мгновений она сидела неподвижно, пропустив момент, когда надо было еще раз уменьшить огонь. Жидкость выкипела, «птица» вылупилась и улетела — Фьямма этого даже не заметила. Она кинулась к столику с гримуаром и начала быстро писать:
«Допустим, что человеческое тело есть не что иное, как природный атанор, где природой заложены эквиваленты каждого минерала и каждого физического элемента. Оболочка печи — физическое тело, зола — мысли, чувства, страсти и слабости, которые либо сгорают и перерождаются в высшее, либо низводятся до уровня праха, и, наконец, яйцо — хранилище души, наиболее тайная часть человеческого существа, то золотое семя, которым никак не могут овладеть алхимики.
Какие из этого следуют выводы?
Как известно, одним из главных начал алхимии является правило соответствий, симметрия между различными уровнями реальности: макрокосмом и микрокосмом. Не следует ли нам распространить эту симметрию также на связь между алхимиком и его творением? И не является ли эта связь также и обратной? И если алхимик повторяет в тигле процессы, которые совершает природа, то почему нельзя воспроизвести в своем теле эксперименты, которые ставит алхимия? Из этого следует, что…»
Фьямма обмакнула перо в чернильницу и посмотрела на выкипевшую массу в реторте:
— …что с пробирками и ретортами покончено! Пришло время провести эксперимент на живом материале!
Перед ней как наяву возникло лицо Даниэля — точнее, каким оно будет, когда он узнает, что его свояченица родила дракона…
…Когда Фьямма закончила писать, было уже далеко за полдень — сама не заметила, как пролетело время. Она отложила перо и выпрямилась с довольным видом, разминая онемевшую поясницу. Вспышка прозрения, при свете которой все было так четко и ясно, понемногу угасла, и дерзкие идеи погрязли в нагромождении слов и терминов. Адский Змей! А пока писала, пока перо летало по бумаге, все было так ясно! Ну ничего — она точно знала — это был прорыв. Она не просто продвинулась в работе, но, кажется, нащупала совершенно новый путь исследований!
Фьямма ощутила, что проголодалась. Глотнула воды из кувшина для полива подопытных растений, обшарила взглядом полки, нашла сухую корку и принялась ее грызть, обдумывая, куда бы пойти поужинать.
— Где шляется Гвидо? Вечно его нет, когда он нужен! Сейчас бы завалиться в какую-нибудь таверну с этим бездельником, развеяться, поплясать, попеть…
А лучше — в башню к Вальтеру, чтобы он снова встретил ее на пороге со своими шуточками, а потом стиснул до хруста в костях и швырнул на скрипучую кровать… Как в тот раз, когда стало известно, что сгорела Вишневая Лорета…
Фьямма вдруг застыла, а затем торжествующе улыбнулась — ей пришла на ум самая разумная и правдоподобная версия исчезновения Вальтера. Ну, конечно, он мог поехать на север, разыскивать брата! Это так логично! Конечно, он все равно сволочь, что не попрощался, но невежливость она ему охотно простит… Надо только убедиться, что он в самом деле уехал туда, а это несложно: стоит посмотреть списки выехавших. Ее добрый и полезный знакомый, — начальник городской стражи, — не откажет ей в такой малости…
Фьямма стянула полотняные перчатки и косынку, тряхнула головой, распуская по плечам волосы, и побежала в спальню — наряжаться на прогулку.
…Поздно вечером, в красноватом сумраке спальни, разгоняемом только канделябром перед зеркалом, злющая Фьямма сидела на кровати, пытаясь сорвать с ног изящные ботинки на каблучке, и все никак не могла справиться со шнуровкой. Давно ей не бывало так плохо. Обида, оскорбление, наконец, ей просто было больно. Из-за Вальтера, естественно.
Никакого брата он искать не поехал. Перебрался обратно в Фиоре. Сроков возвращения не назвал, увез с собой целый сундук вещей — видимо, никакого возвращения и не планировал.
«Бросил меня! Без объяснений… Даже не простился!»
В бешеной ярости, плохо соображая, что делает, Фьямма побежала в Колледжиату, чтобы выяснить, какая такая работа потребовала срочного отбытия Вальтера в Фиоре, но ее туда даже не впустили. Ни туда, ни к герцогу, у которого Фьямма попыталась найти справедливости и сведений, ни в башню к мерзавцу Даниэлю, который даже не соблаговолил спуститься — только велел слугам сказать, что его нет. Почему-то последнее подкосило ее сильнее всего. Не бывало еще такого, как бы они ни ссорились, чтобы он потом отказывался принять ее.
Да еще и ненавистные ботинки никак не снимались!!!
Наконец сорвав один, она с руганью швырнула его о стену.
— Чтоб ты сдох, проклятый Вальтер, ненавижу тебя! Почему ты так поступил со мной?! И ты, Даниэль, сдохни вместе с ним!
Целила она в зеркало, но не попала. Да что ж такое, и тут неудача! Этот промах был последней каплей — Фьямма упала ничком на кровать и разрыдалась, кусая подушку.
Из-за двери раздался звук приближающихся шагов, и самоуверенный, слегка шепелявый голос громко произнес:
— Эй, Фьяметта, глянь, какую роскошную штуку я себе прикупил! Ну разве я не прекрасен?
Фьямма слегка повернула голову, размазывая слезы по подушке: в дверях красовался ассистент — Гвидо, в новом бархатном шапероне со спускающимся на плечо хвостом, обшитым золотом.
— Сгинь, Гвидо! — глухим голосом ответила Фьямма, снова утыкаясь лицом в атласное покрывало. — Не до тебя!
— Фьяметта, детка! Ну что ты такая унылая, взбодрись!
Фьямма внезапно распрямилась, как пружина, и метнула второй ботинок, целясь прямо в великолепный шаперон. Гвидо, любовавшийся собой в зеркале, едва успел отскочить. Дорогущее амарское зеркало осыпалось на пол звонким дождиком.
