– Сашенька?
– Мария Львовна?
– Да, это я. Заходите, заходите, милая. Давайте
знакомиться.
Она протянула мне худенькую, сморщенную руку с красивыми
кольцами. Руки были ухоженные, не чета моим. Мне даже стыдно стало.
Старушка провела меня в комнату с высоченным потолком,
обставленную со старинным интеллигентским уютом. Масса книг, круглый стол
посреди комнаты, накрытый крахмальной скатертью, на столе чашки, тарелки,
какое-то угощение. Для меня, что ли?
– Сашенька, детка, садитесь К столу, вы ведь с работы,
вам надо подкрепиться, тем более что разговор у нас будет долгим…
– Спасибо. А можно мне руки помыть? – спросила я
просто от испуга, чтобы оттянуть время. Мне было страшно.
– Да-да, конечно, и как я сразу не подумала вам
предложить. А вы не хотите кое-куда заглянуть? Идемте, я вас провожу!
Я долго и тщательно мыла руки, вытирала их не кое-как, а
аккуратно, каждый пальчик, все оттягивая путающий разговор, хотя таинственная
Мария Львовна мне скорее понравилась: она была милая и совсем не страшная. Но
сколько можно тянуть. Я собралась с духом и вышла из ванной.
– Сашенька, вам чаю или кофе? Наверное, уместнее было
бы что-то горячее, – лепетала Мария Львовна, которая тоже была несколько
растеряна – видимо, предстоящий разговор страшил и ее. Господи, что же это
такое?
– Нет-нет, спасибо, вполне достаточно чашки чая…
– Но бутерброд с севрюгой вы все-таки съешьте.
– Да-да, спасибо.
Севрюга выглядела аппетитно, но мне не хотелось есть.
– Сашенька, не буду вас дольше мучить… – срывающимся
голосом начала Мария Львовна. – Скажите, вашу маму звали Марина
Аркадьевна? Марина Аркадьевна Соболева?
– Да. А почему вы спрашиваете?
– Потому что. Потому что… Я ваша бабушка, Саша!
– Бабушка? Какая бабушка, вы что-то путаете! Мамина
мама давно умерла, а папина вообще в войну погибла…
– Все это я знаю, Саша. Но тем не менее… Дело в том,
что… Вы… вы никогда не видели этого человека?
Она протянула мне фотографию молодого красивого мужчины.
Фотография была явно старая, и мужчина на ней был одет весьма старомодно… Но
что-то знакомое в лице все-таки было…
– Кто это?
– Это мой сын, Веня… Вениамин Демшицкий… Он ваш отец,
Саша.
– Отец? – опешила я. По-моему, старушка
насмотрелась сериалов. Но при чем тут я?
– Вы что-то путаете. Моего отца звали Андреем. Андрей
Бережнов. Вы что-то спутали…
Она печально улыбалась.
– Сашенька, поверьте, я знаю, что говорю. Андрей
Владимирович, Андрюша, был вашим отчимом, а отец ваш Веня… Я понимаю ваши
чувства, вы любили своего… отца, то есть Андрюшу, это естественно, он был
чудесным человеком, он вас вырастил как свою дочь, но факт остается фактом.
Таким образом, Сашенька, вы моя родная внучка…
– Но зачем? Зачем я вам понадобилась? Зачем вам надо
было говорить мне это? Я ведь все равно не перестану любить папу!
– Сашенька, какая вы еще девочка… Конечно, вы любите
вашего папу, вернее, память о нем. Но я хотела все-таки, чтобы вы знали и о
Вене… Он перед смертью просил меня об этом, я не могла не выполнить последнюю
волю единственного сына. Боже мой, – она сжала виски тонкими
пальцами, – как это мелодраматично… Такое ощущение, что все происходит не
в жизни, а в плохом кино, но тем не менее это жизнь, Сашенька.
– Но как это вышло, почему? – пролепетала
я. – Ваш сын бросил маму, да? А потом раскаялся?
– Нет, детка, все было иначе. Веня любил Марину, она
была очаровательна, мила и, кажется, тоже любила его. Вам еще года не было,
когда наши танки вошли в Чехословакию. Веня тоже хотел выйти на Красную
площадь, как это сделали Богораз, Литвинов и другие, но ваша мама не позволила
ему, а он потом не мог ей этого простить, чувствовал себя предателем и все в
таком роде… Потом его арестовали, а Марина вышла замуж за Андрея, который давно
ее любил, и потребовала, чтобы Веня отказался от всяких прав на вас. Он
согласился, не хотел портить жизнь ребенку… А потом его выбросили из страны…
Вот, собственно, как это получилось. Но он никогда не
забывал вас. А в прошлом году… В прошлом году он умер, у него было очень плохое
сердце… И перед смертью просил меня во что бы то ни стало разыскать вас. Он
знал, что Марина с Андреем погибли в автокатастрофе, что вы остались сиротой…
Но в тот момент он еще не мог с вами связаться, не мог обнаружить себя, ведь он
здесь считался изгоем, предателем родины и все в таком духе… Но я и без его
просьбы стала бы вас искать… Я тоже одна на этом. свете, и мне некому оставить
то, что у меня есть…
До меня ее слова доходили как сквозь вату, я не могла никак
взять в толк то, что произошло. Никогда за двадцать два года жизни с родителями
у меня даже на секунду не возникало сомнения в том, что папа мне родной отец.
Он так любил, так баловал меня всегда. Мама еще бывала со мною строгой, с мамой
у меня случались столкновения, порой нешуточные, но папа… Он души во мне не
чаял, и я помню его столько, сколько помню себя. И со своими обидами я бежала к
нему, а не к маме, я знала, что он всегда примет мою сторону, что бы я ни
натворила… Я взяла со стола фотографию своего настоящего отца и вдруг вспомнила
точно такой же снимок был у нас в семейном альбоме, и лапа говорил, что это
друг его юности. Но тогда я не больно интересовалась друзьями папиной юности,
ведь это было в незапамятные времена…
– У нас была точно такая же фотография, – охрипшим
голосом выговорила я.
– Я знаю. Я потому и показала вам ее, чтобы вы
вспомнили…
– А что, ваш сын… Он больше не женился?
– Женился, но прожил с ней всего три года. Он был
человеком с переломанной судьбой и весь ушел в работу. Он был очень талантливым
математиком, Сашенька.
– Значит, я не в него, мне математика всегда трудно
давалась.
– Сашенька, а кто же вы по профессии? – спросила
Мария Львовна, к ласковой улыбкой глядя на меня.
– Жена, – ответила я. – Я по профессии жена.
– Вы не получили образования?
– Я училась в ГИТИСе, на театроведческом, но не
доучилась… жизнь так закрутила, что…
– Но вы где-то работаете?
Я замялась. А Мария Львовна сказала:
– Сашенька, можно я буду говорить вам «ты»?
– Да-да, конечно, – обрадовалась я, мне не
хотелось отвечать на ее предыдущий вопрос. Сказать правду язык не
поворачивался, и врать почему-то было стыдно.
– Сашенька, у тебя, наверное, тяжелая работа, я смотрю
на твои руки…
И она вдруг погладила меня по руке.
– Ты стесняешься своей работы, Саша?
