– Правда.
– А ты бы взялась?
– Попробовать надо.
– Это само собой. Но если ты мне подойдешь, я тебе
райскую жизнь организую. Сиди и работай. На всем готовом, и еще деньги
откладывай в банк. Поди кисло?
– Совсем не кисло!
– Тогда так. Я принесла тебе на пробу первую главу. Тут
сто страниц. Можешь сокращать, если надо. Вообще делай что хочешь, только сюжет
не трогай. Если будут вопросы, обсудим. А пока я на несколько дней уезжаю.
Точнее, на неделю. Сколько успеешь к моему приезду, покажешь. И мы все решим.
– Эмма, а у вас…
– У тебя.
– Хорошо, у тебя уже весь роман написан?
– Да.
– Мне бы надо было весь его прочитать сначала, а потом
уж править, а то мне что-то покажется неважным, я это вычеркну, а потом
выяснится, что это и есть самое главное.
– О! Мне нравится ход твоих мыслей. Но уж сейчас давай
как есть. Правь только стиль, я потом погляжу, и мы обо всем договоримся.
Она протянула мне умопомрачительно элегантную папку.
– Ты вообще-то когда-нибудь такими делами занималась?
– Нет.
– Молодец, честная баба, это мне нравится. И вообще, ты
мне нравишься, с тобой, наверное, можно иметь дело. Язык за зубами держать
умеешь?
– О да!
– Тогда нет вопросов. Давай, Александра, трудись! А я
поеду, дел невпроворот. Тарас, если у нас сладится, с меня ящик шампанского.
И она ушла.
– Если ты с этим дерьмом справишься, еще спасибо мне
скажешь. Эмма баба хорошая, хоть и с придурью.
– Хотелось бы справиться, такая работа меня устроила
бы, во всяком случае пока.
– Пока – что?
– Пока не придумаю что-то другое.
– Только не делай ставку на Шурика, очень тебе советую.
– Спасибо, учту.
– Чудачка, я же тебе добра желаю. А ты обиделась.
– Я даже не думала обижаться. Ну мне пора, хочу
посмотреть рукопись.
– Не терпится?
– Именно!
– А может, завтра с утречка? А сегодня могли бы
закатиться с тобой куда-нибудь.
– Нет, Тарас, спасибо вам за все, но мне пора.
– Проводить?
– Не стоит, сейчас светло.
Мне действительно не терпелось заглянуть в рукопись Эммы. Но
пока я шла к себе, в голове вертелась мысль: я же могу теперь не работать, с
такими-то деньгами! Даже если положить в банк под самый маленький процент, все
равно в месяц, наверное, будет набегать сумма, вполне достаточная для безбедной
жизни. А на квартиру я заработаю, чтобы бабушкины деньги пока не только не
тратить, но, возможно, и приумножить, если буду жить на всем готовом у Эммы и
еще что-то получать. И только уже у подъезда я вдруг подумала: глупости, так не
бывает!
Просто не может быть, чтобы у меня были такие деньги. Но в
сумке лежала распечатка…
От первой же страницы у меня заболела голова.
Текст был поистине чудовищный, какой-то топорный и к тому же
безграмотный. По-моему, из этого просто нельзя ничего сделать. Но ведь кто-то
что-то с этим делал, почему же я не могу? Я должна, я просто обязана с этим
справиться. Я не без труда продралась сквозь двадцать пять страниц. С грехом
пополам различила какие-то сюжетные нити. Особенно жутким и неестественным был
диалог. Я попробовала его немного причесать, сделать менее вульгарным и более
натуральным. И, кажется, у меня это получилось, во всяком случае, уже можно
было что-то понять. Но ясно было и другое. Править бессмысленно, надо
переписывать, то есть вышивать тот же узор по новой канве совершенно другими
нитками. Но у меня не было новой канвы, то есть бумаги.
Завтра утром первым делом побегу за бумагой. Я написала
мелким почерком на обратной стороне Эмминого листа новое начало. И мне
показалось, что это небо и земля.
Когда я глянула на часы, глазам своим не поверила – половина
третьего ночи! Вот заработалась. Я отползла от стола, выпила стакан молока и
повалилась спать. Ночью мне приснился ужасный сон. Как будто я сижу в тюрьме и
ко мне на свидание приходит бабушка. Она стоит за стеклянной перегородкой, в
которой нет никаких отверстий, и что-то мне говорит, а я не слышу. Я пытаюсь
прочитать по губам, но бабушка вдруг начинает таять в воздухе. Я кричу, зову
ее, бьюсь о толстое стекло, но напрасно – бабушка исчезает. Я проснулась в
ужасе. И только осознав, что это был сон, немного перевела дух. Неужели вещий
сон? Неужели бабушка умирает? Мне иногда снятся вещие сны. Достаточно вспомнить
постоянно повторяющийся сон про эстафету. Он был вещим, как показала жизнь. И
прежде тоже такое бывало. Звонить ни свет ни заря в больницу я не могла, тем
более там у них еще на два часа раньше, чем у нас. Я встала, побродила по чужой
квартире, совершенно не понимая, что предпринять. Я даже сесть за рукопись не
могла. Нужна бумага, а где ее купишь в такую рань? Черт, а ведь если у Эммы
первая глава занимает сто страниц, то сколько же во всем романе? И если его
переписывать, что потом делать с рукописью? У меня же отвратительный почерк.
Отдавать еще кому-то? Иначе как я покажу свою работу Эмме? Хорошо бы, наверное,
купить компьютер, но ведь надо уметь с ним обращаться.
Решено, я куплю себе маленькую пишущую машинку. Электрическую,
на них легче работать, тем более деньги у меня есть. Я помню, кажется, кто-то
говорил, что купил такую машинку за семьдесят или восемьдесят долларов. Вполне
могу себе позволить, тем более что с детства умею печатать, – правда,
всего четырьмя пальцами, но это неважно. Я на стареньком, еще трофейном,
«Ундервуде» своего деда печатала для папы разные статьи. Эта дельная мысль
немного исправила мне настроение. Машинка в любом случае пригодится.
Я действительно купила симпатичную немецкую машинку, а к ней
два картриджа, бумагу и поспешила домой. Первым делом я набрала телефон
арадской больницы, но там никто почему-то не брал трубку, Я ждала, ждала, а
потом механический голос что-то произнес на иврите. Я набрала еще раз – и все
повторилось. Мало ли, может, у бабушки сейчас процедуры, и, если бы что-то
случилось, мне бы позвонили, наверное. Успокоившись немного, я открыла машинку,
разобралась с техническим руководством и попробовала печатать. Сплошное
удовольствие! Я едва касалась клавиш, никаких усилий это не требовало. Нашла
себе подходящую игрушку всего за семьдесят пять долларов. Почему-то я была
уверена, что с Эммой у нас все получится. Первые фразы романа выглядели так:
«По Тверскому бульвару в центре Москвы шла красивая женщина. У нее были длинные
ноги, длинные ресницы. Она была блондинка». Я написала: «По Тверскому бульвару
шла красивая длинноногая блондинка». Что ж, если и дальше из трех фраз можно
будет делать одну, то первая глава займет уже не сто страниц, а от силы
тридцать – тридцать пять. Интересно, Эмма будет настаивать на сохранении объема
или нет? Мне кажется, что нет, не будет, ведь она это не из-за денег делает, и
потом, я сумею ей объяснить, что краткость – сестра таланта. Через два часа я в
изнеможении отвалилась от машинки. У меня были готовы четыре страницы. И
ощущалось глубочайшее моральное удовлетворение. Я с этим справлюсь. Более того,
мне было безумно интересно. Я чувствовала себя скульптором, отсекающим лишнее
от глыбы мрамора. Стоп, эта глыба далеко не мрамор, но все же из нее можно высечь
нечто такое, что не будет вызывать омерзения. Для начала и это неплохо. Я
встала, прошлась по квартире, полила цветы, выпила чаю с бутербродом и
вернулась к машинке. Почему-то у меня было ощущение, что вот это – мое дело.
Сидеть за машинкой и что-то сочинять…
