Вдруг позвонил Тарас:
– Как жизнь, подруга?
– По-моему, у меня получается!
– Такое ликование в голосе, надо же! А я вот что хотел
тебе сказать: я сделал портрет, не хочешь взглянуть? По-моему, это шедевр!
– Конечно, хочу!
– Тогда приходи быстро, жду!
– Тарас, а можно я принесу первую страничку, мне надо
кому-то показать…
– Валяй!
Я побежала к Тарасу, захватив с собою листок Эмминого текста
и свой.
Тарас встретил меня торжественно:
– Сначала портрет, а Эммины какашки потом! Закрой глаза
и дай руку.
Я подчинилась. Он ввел меня в мастерскую:
– Открывай!
– Боже мой, это я?
Передо мной был действительно шедевр! С портрета на меня
смотрела удивительная женщина.
Вроде бы это я, мои волосы, мои глаза, мое платье, но я
таращилась на нее как на незнакомку. Эта незнакомка была удивительно хороша
собой. И загадочна.
– Ну как? Довольна? – потирал руки Тарас.
– Нет слов, но только это не я.
– Ты, голубушка, ты! Просто ты себя такой еще не
знаешь. Ты ведь, насколько я понимаю, начала новую жизнь, и в этой новой жизни
ты именно такая…
– Тарас, вы гений! Я всегда считала, что совершенно
нефотогенична.
– Это чушь! Для хорошего фотографа нет нефотогеничных
лиц, как для хорошего мужика нет фригидных баб, чтоб ты знала! По-моему, за это
стоит выпить! Шампанского! Да, кстати о шампанском, пока мы не начали,
покажи-ка мне, что ты там вылепила из Эмкиного дерьма.
Он взял у меня оба листка и вдруг громко расхохотался.
– Что? Почему вы смеетесь? – растерялась я.
– Потому что ящик шампанского мне обеспечен! А Эмма
сделает головокружительную литературную карьеру! Ты, Саша, просто молодчина,
это здорово. Вместо каменотеса тут поработал ювелир! И ты никогда ничего не
делала в этой области?
– Никогда. Но мне вдруг ужасно понравилось… Это так
интересно…
– Тебе вправду это интересно? – поразился он.
– Честное слово! Понимаете, я сразу вижу какой-то
результат, пусть незначительный, но все-таки… Берешь три корявые фразы, делаешь
из них одну приличную, как-то даже начинаешь верить в себя… Я понимаю, это,
наверное, не правильно…
– Глупости, все правильно! Думаю даже, это будет для
тебя неплохой школой. Поработаешь с Эммой, а там, глядишь, и сама что-нибудь
сочинишь. А если не сочинишь, может, Эмма для тебя журнал какой-нибудь откроет
или купит – в благодарность за успешную литературную судьбу. Она такая, она
может, если проникнется к человеку… Ну давай шампанского выпьем за портрет и
начало новой жизни. Слушай, а кто твой муж, если не секрет?
– Актер.
– А… известный?
– Более или менее.
– Ты не хочешь о нем говорить?
– Не хочу.
– Достал?
– Точно.
– Ладно, не буду лезть к тебе в душу. За тебя! За то
чтобы ты узнала себе цену! Женщина, не знающая себе цены, – не совсем
женщина, только не обижайся. А вообще, твое здоровье.
В этот момент у меня в сумке зазвонил телефон.
Я вдруг жутко испугалась, даже почувствовала, что меня
прошиб холодный пот.
– Алло! – прохрипела я.
– Саша, это Наташа из Арада.
– Наташа, что? Что случилось?
– Мария Львовна… – Она всхлипнула, и мне все стало
ясно. – Мария Львовна сегодня… ночью… скончалась…
– Боже мой!
– Саша, говорят, она умерла во сне, не мучилась. Завтра
похороны. У нас тут быстро хоронят. Ну, я не знаю, что еще сказать… Она вас
очень любила, Саша.
– Я знаю… Спасибо вам, Наташа. Я тоже не знаю, что
говорить. Я… Мне так больно, что я не могу хотя бы похоронить ее… – уже в голос
рыдала я.
– Что случилось? – испуганно спросил Тарас. –
Кто-то умер?
– Бабушка. Сегодня ночью…
– А почему ты не можешь поехать на похороны? Тебе
деньги нужны?
– Нет, меня туда не пускают.
– Кто не пускает, куда?
Я, всхлипывая, объяснила ему, в чем дело.
– Фу-ты, ну-ты, вот дерьмо… Ну ладно, Саша, в конце
концов, похороны – это дело такое… Там без вас обойдутся. А бабушка все равно
уже ничего не чувствует. Главное, чтобы ты любила память о ней, не забывала, а
похороны – это так, обряд… К тому же, кажется, у евреев в Израиле похороны
вообще какие-то странные. Ни цветов, ни гроба. Так зачем тебе смотреть, как
твою бабушку в тряпку заворачивают и кладут в чужую землю без единого цветка?
Ты сходи в церковь, поставь свечку за упокой ее души, неважно, что она не
православная. Все равно ведь раба божья, как и все.
– Я неверующая.
– Значит, не ходи в церковь, а просто… Просто поплачь
от души. Шампанское в таком случае пить как-то не того… Хочешь водки?
– Нет, спасибо, я пойду лучше.
– Иди, что тут поделаешь… Если что понадобится, звони.
Или приходи запросто.
– Спасибо, Тарас.
– Не за что. Да, вот возьми портретик-то!
Он вложил в конверт мою фотографию небольшого формата. А
большая так и осталась стоять у него на столе. Красивая и загадочная.
На улице было душно, – видимо, собиралась гроза. Идти
домой не хотелось. Я опять нашла скамейку на Патриарших. Села, но смогла
высидеть минут пять. Дышать было нечем, и казалось, что от пруда веет тяжелым
жаром. Да, похоже, я действительно стала видеть вещие сны…
Я тяжело поднялась и пошла к дому. Но тут увидела небольшое
кафе и ощутила страшный голод.
Если там работает кондиционер, я зайду и поем.
Денег у меня теперь прорва.
Кондиционер работал. И было чисто.
Я села, заказала кофе капучино и кусок шоколадного торта. За
соседним столиком сидела парочка, обоим уже за сорок, они явно без памяти друг
в друга влюблены. Мужчина двумя руками держит руку женщины, смотрит ей в глаза,
улыбаясь чуть глуповатой от счастья улыбкой. А моя любовь кончилась, мне некого
любить в этом мире, даже бабушка и та умерла… Родители давно погибли, а Глеб
теперь с какой-то Яной, или Лаурой, или еще с кем-то… Своего тезку я вряд ли
смогу полюбить так, как я это понимаю… А может, я вообще уже исчерпала свой
лимит любви? Но я ведь еще не разлюбила Глеба, это он меня разлюбил… Жизнь без
любви, говорят, возможна, но пуста… А может, и не надо никого любить?
Так легче сохранить неуязвимость. Любящий человек всегда
очень уязвим. Все эти мысли тоже показались мне до тошноты банальными… И вдруг
я вспомнила об Инне Кирилловне. Она, наверное, не знает еще, что бабушки больше
нет… Вряд ли Наташа оповестила всех ее знакомых в Москве. И сделать это обязана
я. Я быстро допила кофе и вышла на улицу…
