– Мне такой способ нравится, – рассмеялась
я. – Эмма, а ты Тарасу ящик шампанского поставишь?
– Уже! Вчера отправила. Я, Саша, чтоб ты знала, свое
слово всегда держу, по крайней мере пока это от меня зависит.
– Эмма, а когда ты успеваешь писать?
– Да в любую свободную минуту, я прямо как ненормальная
стала. Ты на компьютере умеешь?
– Нет, у меня машинка электрическая.
– Фигня! Надо компьютер осваивать, вот освоишь –
заколбасишься. А я много времени в самолетах провожу или в машине и там сюжеты
придумываю. Или, предположим, я героя какого-нибудь выдумаю, ну хорошего,
конечно, и вроде в него влюбляюсь. И у меня тогда такой кайф. Понимаешь,
этот-то мужик уж точно будет делать все так, как мне надо… Ну я и
оттягиваюсь, – смущенно призналась Эмма. – Ты только не смейся. И вообще,
я от этих книг торчу! Помню, первый раз взяла в руки готовую книжку – чуть не
уписалась от радости. Но уж точно говорят: «Бодливой корове бог рог не дает».
Писать-то хорошо у меня никак не получается. Я даже думала в Литературный
институт поступить, но один умный мужик сказал, что научиться хорошо писать
нельзя, это дело природное. А ты как думаешь?
– Ну откуда я знаю…
– Ладно, не бери в голову.
– Эмма, а у тебя на Майорке свой дом?
– Ага. Только ты про это не трепись, ладно? Я про него
никому не говорю, а то давно б уже отныкали… Я сказала, а ты забыла,
договорились?
– О чем забывать-то? Я уже и не помню.
– Наш человек! Слушай, а что за колечко у тебя такое
интересное, сроду таких не видела. Дай посмотреть! Класс!
– Это мне от бабушки досталось.
– Так оно вроде не старинное.
– Да. Это от Картье.
– Круто! – рассмеялась Эмма. – Кстати, давай
паспорт, а то забудем!
Я протянула ей паспорт. Она раскрыла его.
– Так, Ордынцева Александра. Ордынцева? Слушай, а Глеб
Ордынцев случайно не твой муж?
– Случайно мой.
– Ну блин! Охренительный кобель! Я как раз в больнице
лежала, когда «Частного сыщика» крутили! Да, подруга, я понимаю, что ты от него
ноги сделала… Сплошная головная боль!
– Нет, я бы сказала – сплошной геморрой!
– Сочувствую. – Она посмотрела на часы. –
Хорошенького понемножку. Сейчас я тебя отвезу, и дальше мы держим связь. Ты
пока можешь не работать, закругляй свои дела в Москве. Кстати, тебе бабки
нужны? Могу проавансировать.
– Нет, спасибо, пока не нужно.
Я никому ничего не говорила о внезапном богатстве. Меня оно
пугало. Зато разговор с Эммой подействовал на меня умиротворяюще. Я успокоилась
и по зрелом размышлении пришла к выводу, что все оскорбления, брошенные мне в
лицо Глебом, были от бессилия и растерянности. Он просто еще не умел жить без
меня. Ничего, скоро научится. Дело нехитрое.
Вечером мне позвонила Уля:
– Где ты, блудная дочь? Тебе не стыдно? Совсем забыла
меня!
– Мне стыдно, Улечка, правда, но тут столько всего
случилось.
– И у тебя нет потребности со мной поделиться? Нашла
другую конфидентку?
– Никого я не нашла, просто… Понимаешь, бабушка умерла.
– Ох, Санька, прости, я ж не знала. А ты даже на
похороны поехать не смогла, вот свинство! Но это очень печальное событие, а
радостные есть?
– Есть! Давай я завтра к тебе приеду и все расскажу! А
как твои дела? Как Сигизмундыч?
– Да все то же: вздохи, комплименты, изредка
поцелуйчик… Да черт с ним, лишь бы деньги платил. Он, сучара, что-то
задерживает гонорар, а у меня тачка сдохла окончательно. Я без нее как без рук,
вернее, без ног. Сама понимаешь. Когда ты завтра сможешь приехать? Мне бы лучше
во второй половине дня.
– Договорились! Я приеду часам к трем-четырем.
– Только не надуй меня в очередной раз.
– Клянусь!
– Ну то-то же!
Меня вдруг осенило. Я подарю Уле машину! Да, да, конечно,
это гениальная идея. Я могу сейчас подарить ей хоть «мерседес», но «мерседес»
она просто не примет, а вот новенькие «Жигули» – это в самый раз. Такая сумма
не будет ее морально обременять.
Я уже представила себе, как завтра поставлю новую тачку у
нее под окнами, выведу старшую подругу на балкон и скажу: «Смотри, Улечка,
какая машина! И вот тебе от нее ключи!» Или нет, лучше так: я под каким-нибудь
предлогом выведу ее во двор, подойду к машине, открою ее и скажу: «Мы едем в
ресторан, обмыть твою обновку!» «Мою?» – остолбенеет Уля.
И я радостно рассмеялась при одной только мысли о том, как
она удивится! Уж кто-кто, а она заслуживает такого подарка! Это Глеб, как
оказалось, не заслуживал всей той любви, которую я ему отдала. Нет, о нем я
больше ничего не хочу знать. Суметь бы еще выкинуть его из памяти, стереть…
Хорошо бы попасть в небольшую аварию, стукнуться башкой и заработать легкую
амнезию, как в сериалах, но такую, чтобы все другое помнить, а Глеба забыть…
Вот дура, сказала я себе. У тебя есть воля? Есть. Но с другой стороны, сейчас
даже телевизор включить нельзя, чтобы не наткнуться на его рожу, и во всех
журналах – он… Ничего, на Майорке, наверное, нет ни наших журналов, ни нашего
телевидения – с глаз долой, из сердца вон. И вообще, пошел он! Лучше помечтаю,
как удивится Уля… И как обрадуется! А чего зря мечтать, с самого утра завтра
поеду в автомагазин и куплю… Я куплю ей «девятку», там же, где Глеб покупал,
нам все мгновенно тогда оформили.
Эта мысль показалась мне такой удачной, что я развлекала
себя ею весь вечер, старательно отгоняя воспоминания о последней встрече с
Глебом. Я едва дождалась утра, оделась во все новое и поехала покупать машину.
Я вошла в автосалон богатой дамой, а вышла еще более нищей,
чем была раньше. На моей карточке не было ни цента! Я чувствовала себя
оплеванной, продавец с такой явной жалостью смотрел на меня… Но черт с ним, с
продавцом… Что же это все-таки значит? И вдруг у меня в голове словно зажегся
свет.
Миша Цейтлин! Миша, милый молодой человек, который занимался
бабушкиными делами. Это он устроил так, чтобы я не смогла приехать к ней и
оформить все как надо. Он безусловно запудрил бабушке мозги, ведь в конце
концов она могла завещать свое имущество и деньги кому угодно, но он внушил ей,
что так выгоднее, не надо платить какие-нибудь налоги, он вынудил ее продать
квартиру, перевел ее деньги на мою карточку, которую наверняка он же и
открывал, а как только бабушка умерла, он эти денежки прибрал к рукам. Ничего
не скажешь, ловко!
И ведь я теперь ничего не смогу никому доказать.
Внезапно на меня напал такой хохот, что я с трудом держалась
на ногах. Люди вокруг с недоумением на меня поглядывали. Стоит баба посреди
улицы и ржет как ненормальная. И вроде бы не над чем, а она, дура, заливается.
Это вовсе не было истерикой. Чем дольше я смеялась, тем легче становилось у
меня на душе. Все правильно! Эти деньги были не мои, я их не заработала, это
была дармовщинка, а дармовщинки в моей жизни не было с тех пор, как погибли
родители. И это урок, хороший урок! Полагаться можно только на себя. Мне даже
не было жаль этих денег, только обидно, что не успела подарить Уле машину.
Слава богу, что я ничего ей не пообещала.
