А я без иллюзий, наверное, не могу. Да и не хочу.
Лучше все чувства и ощущения выразить в пьесе.
Даже Эмма говорит, что влюбляется в своих героев.
Мне это подходит, совершенно безопасное дело!
Фрейд писал о сублимации, вот и я буду сублимировать,
перерабатывать живущую во мне сексуальность в шедевры драматургии. Мне самой
стало смешно от этих глупых мыслей. Я расплатилась и пошла домой.
– Саша, ну где вас носит в такую погоду? –
огорченно качала головой Вера Ивановна. – Холод на улице, сырость. Ох, как
я по нормальной зиме соскучилась! Со снегом, когда все бело…
– Да бросьте, Вера Ивановна, в Москве, когда снег, такая
грязища непролазная, под ногами снежная каша, соль, а под этой «прелестью» еще
лед, фу!
То ли дело здесь. Я когда куртку эту покупала, мне
продавщица говорит, «вы ее всю зиму проносите, если свитерок надеть». Я по
привычке думаю: ничего себе, у нас в такой куртяшке разве что в октябре ходить
можно. А тут и вправду всю зиму в ней прохожу, никакие шубы не нужны, теплые
сапожищи… Мне такая зима больше нравится.
– Вы морская душа, Саша, – засмеялась Вера
Ивановна.
Почему-то от этих слов мне опять вспомнился Алекс. Он ведь
тоже морская душа. Корабел окаянный, не корабел, а кобель, самый обычный
кобель… И Глеб кобель… Они все кобели… Ну их к черту, обойдусь!
Я поднялась к себе и села за машинку. Начну писать пьесу,
там поглядим… Может, ничего и не получится. Но чистый лист в машинке меня не
только не пугал, а, наоборот, неудержимо привлекал. Вероятно, так начинается
графомания.
Минула неделя. Я ощущала лихорадочное возбуждение от своей
работы. Когда перечитывала написанное, сама бурно переживала все происходящее в
пьесе, смеялась, грустила, негодовала… Вероятно, со стороны меня можно было
принять за сумасшедшую, но, к счастью, никто меня не видел за работой. А потом
вдруг все застопорилось. Я никак не могла решить, что делать дальше. Получалось
как-то жидко… Не хватало чего-то или кого-то… Наверное, нужна еще какая-то, как
выражаются в оперетте, «каскадная пара». Или комический персонаж, словом,
что-то отвлекающее немного от главных героев.
Я попробовала изобразить свою свекровь, но получилось
слишком ходульно и примитивно, вероятно оттого, что я ее не любила. Своих
главных героев, которых я назвала Мария (в честь бабушки) и Тарас (естественно,
в честь Тараса Асламазяна), я успела полюбить. Дуня, узнав, что я взялась за пьесу,
ходила буквально на цыпочках и не приставала.
Часов в пять я вдруг ощутила жуткую усталость, голова плохо
соображала, и я решила пройтись. Уже начинало темнеть. Я хотела позвать с собой
Дуню, но она куда-то умчалась. Я надела свитер и кожаную куртку. Ветер с моря
пробирал до костей. Но я все-таки вышла на набережную, думая только о своей
пьесе, о том, что же мне делать с сюжетом. У меня как-то не получалось
продумать все до конца. Одно я точно знала – у пьесы будет хороший конец.
Терпеть не могу плохие концы, а особенно меня раздражает, когда обычную
литературную или киношную поделку плохим концом пытаются как бы приподнять. То
есть: вот вы не думайте, что у нас просто боевичок – ни боже мой, у нас высокая
трагедия, поскольку героя в конце укокошили или героиню заставили уйти в ночь…
Я для себя решила: пишу комедию, и все. Постараюсь, чтобы она была веселой и
изящной, а на большее я не претендую. И вообще, Я за чистоту жанра!
Я уже повернула обратно, протопав добрых два километра, и
почувствовала, что замерзла. Тогда я свернула с набережной в боковую улочку и
увидела незнакомое кафе, в витрине которого умывался симпатичный серый котяра,
толстый и полосатый, которого так и хотелось потискать. Наш Фабио тискать себя
не позволяет. Не то чтобы я рассчитывала, что серый симпатяга пойдет ко мне на
руки, нет, но просто мне хотелось выпить чего-нибудь горяченького в местечке с
видом на кота, а может, и горячительного.
Я вошла. Кафе было небольшое, уютное, топилась голландская
печка. Я села в уголке и заказала горячий шоколад и пирог с сыром. От прогулки
по холоду хотелось есть, тем более что на обед сегодня была паэлья, которую я
не очень-то люблю. За соседним столиком сидела юная парочка, им было лет по
восемнадцать, наверное. А в другом углу женщина лет шестидесяти пила джин.
Пирог оказался восхитительным, а шоколад, на мой вкус, пожалуй, жидковатым, но
зато очень горячим, и я скоро согрелась.
Посижу еще минут двадцать и пойду домой, решила я. В кафе
тихонько играло радио. Колокольчик на двери звякнул. Я подняла глаза. Вошел
мужчина, очень пожилой, высокий, довольно грузный, мне почему-то подумалось –
не местный. Может быть, даже русский. Одет он был хорошо, дорого. К нему сразу
направилась хозяйка. Он что-то ей сказал, она не поняла. Я прислушалась. Он
говорил по-английски, но это не был его родной язык. Они никак не могли понять
друг друга. Но наконец она принесла ему чай и рюмку какого-то напитка. Он
взглянул на эту рюмку с таким презрением, что я поняла – это мой
соотечественник. Интересно, что могло в это время года привести сюда этого
человека с усталым и грустным лицом? Он выпил рюмку одним глотком и жестом
подозвал хозяйку. Протянул ей пустую рюмку и показал на стакан с чаем. Видимо,
хотел стакан горячительного, а не жалкую по русским меркам рюмку. Но хозяйка,
похоже, не в состоянии была это уразуметь и таращила на него глаза, поэтому он
в сердцах произнес: «Вот дура чертова!» Я решила вмешаться и помочь
соотечественнику, тем более что для объяснений в кафе моих знаний испанского
вполне хватало. Я поднялась и подошла к его столику:
– Вы хотите заказать стакан, да?
– Господи, вы русская? Какое счастье, она не понимает,
что я хочу. Пожалуйста, объясните ей, что мне нужен стакан коньяка…
Надо заметить, что он поднялся, когда я подошла к нему.
– Я попробую ей это внушить, – сказала я. –
Может, вы еще что-то хотите? Могу порекомендовать сырный пирог. Удивительно
вкусно.
– Спасибо вам огромное. Вы меня выручили. С
удовольствием попробую пирог.
Я сделала заказ, безмерно гордясь своим лингвистическим
даром, которого я прежде за собой не знала, хотя в детстве, живя несколько лет
подряд на даче в Эстонии, вполне сносно объяснялась по-эстонски, –
конечно, только в пределах магазинов, рынка и кафе, но все-таки.
Хозяйка немного удивилась, пожала плечами, но принесла
мужчине заказ. Я села за свой столик, а он благодарно прижал руку к сердцу.
Залпом выпил коньяк и блаженно выдохнул. А потом взялся за пирог, попробовал
его и показал мне большой палец. Я допила свой шоколад и достала из кармана
кошелек. В этот момент он вдруг подошел к моему столику.
– Простите ради бога, – начал он, – я никак
не ожидал встретить тут соотечественницу. Местечко уж больно глухое, вы
позволите присесть?
– Пожалуйста.
– Торопитесь?
– Да нет, не очень.
