Она знала, что у Вилена Сергеевича, мачехи Тамары и ее мужа было общее дело. Дело это приносило большие деньги, но было, мягко говоря, не совсем чистым. Самая непонятная в этом деле — роль Иеронима. Он не был свободен ни словом, ни делом. И это при том, что он рисовал свои картины!
Кто на этом свете свободней творца? Кто может лишить художника свободы? Это невозможно, потому что ему ничего не нужно, чтобы созидать. Ему не нужны полезные ископаемые, энергетические установки, производственные площади, средства производства. Ему плевать на планирование, рыночные отношения, конституции. У него все всегда с собой. Огромный мир всегда перед ним, душа всегда при нем. Кисти, холст, карандаш, бумага… Это уже не обязательно. Желательно, конечно, но вполне можно перебиться и без них. А вот без любви, фантазий, напрасных хлопот и пустых переживаний обойтись нельзя.
Почему же Иероним рисовал, писал маслом, акварелью, но оставался при этом рабом Вилена Сергеевича? Ну хорошо, тот придумал, организовал выгодную продажу картин. Но условием продажи все равно должна быть их художественная ценность. Не могли же коллекционеры, специалисты, к тому же умеющие считать деньги, платить неизвестно за что? Или в живописи тоже есть свой двадцать пятый кадр, который, воздействуя на подсознание покупателей, заставляет их выкладывать кругленькую сумму за авангардистскую «мазню и халтуру», как выразился Никита Фасонов? А секретом этого кадра владеет Вилен Сергеевич?
Все это было не только утоплено глубоко в болотную воду, но еще и заросло сверху толстым слоем ряски. Одно понятно, что это подчиненное, рабское положение Иерониму было выгодно и тягостно одновременно. Это было ему так тяжело, что он надел на себя маску мелкого негодяя, неврастеника и юродивого. Принц Гамлет…
Вилен Сергеевич не верил ему или опасался, что неуравновешенный, непредсказуемый партнер может испортить все дело. Для шпионажа за Иеронимом он пытался завербовать его жену, то есть дал ей сразу две роли — Розенкранца и Гильденстерна. Это могло быть последней каплей терпения Аниного мужа.
Ей вспомнился недавний разговор с Иеронимом в машине. Оскорбить убийством нельзя? Пистолетным выстрелом, ударом кинжала в грудь, уколом шпаги, бокалом отравленного вина… А вот таким необычным убийством? Когда сталь входит в мозг, как внезапная гениальная мысль? Когда самая беззащитная и трогательная часть человеческого тела используется, как свободный, незащищенный вход для смерти? Даже способом убийства Вилена Сергеевича был поставлен Ане очередной вопрос. Неужели это Иероним так продолжил с ней тот разговор?
Аня лежала на диване, зажав голову между двумя подушками. Так легче было думать, и голова почти перестала болеть. Но теперь немного звенело в ушах, через равные промежутки времени. Отпустило и опять звякнуло. Она отодвинула одну подушку, и звон усилился. Звонили в дверь. Иероним!..
Он должен был прийти к ней, чтобы все рассказать, во всем признаться ей первой, а потом идти в прокуратуру или по Достоевскому — выйти на Сенную площадь, упасть на колени, трижды перекреститься и покаяться народу… Но это было так далеко и не важно — прокуратура, покаяние, народ. Самое главное на свете сейчас было щелкнуть замком и открыть мужу дверь.
В искаженно-закругленном отражении потусторонней реальности, проще говоря, в дверной глазок Аня увидела высокого мужчину в синих джинсах и темном спортивном джемпере. Он, чувствуя, что его разглядывают, скорчил какую-то приветливую гримасу и поклонился, как гоголевский чиновник.
— Вам кого? — спросила Аня строгим и отчего-то чужим голосом.
— Лонгину Анну… Алексеевну, — он подсмотрел в блокнотик.
— По какому вопросу вам нужна Анечка? — сейчас у нее получилась такая недоверчивая старуха.
— Я из милиции, — мужчина опустил вниз руку, словно собирался расстегнуть брюки, но рука его пошла выше, нащупала под джемпером нагрудный карман рубашки и показалась опять перед глазком уже с красным развернутым удостоверением. — Следователь…. ов. Откройте, пожалуйста.
— Как ваша фамилия? — проскрипела Аня. — Я не расслышала. Говорите громче и четче.
— Корнилов. Моя фамилия, бабушка, вам ничего не скажет.
— Почему? Может, я позвоню сейчас в ваш отдел, а мне ответят, что такого следователя у них нет?
Старушка у нее получилась очень бдительной. Аня заигралась. Надо было открывать следователю, к тому же понятно, по какому делу он пришел, но Ане стало мучительно стыдно за свое невзрослое поведение, и она тянула время. Убийство, следствие, а она откровенно валяет дурака. Жена убийцы, называется!..
— Звоните, звоните, — в голосе следователя Корнилова за металлической дверью проскользнули первые металлические нотки. — Я могу подсказать вам телефон следственного отдела.
— А вот этого не надо, — отозвалась бдительная бабуля. — Дадите мне подставной телефон, а там ваши сообщники все подтвердят. У самих телефонный справочник имеется. Вы из районного отдела или из местного отделения?.. А потом у вас фамилия не следовательская…
— А какая же?! — воскликнул следователь.
— Генерал был такой — Корнилов. Потом поэт Борис Корнилов, муж Ольги Берггольц. Между прочим, репрессирован и расстрелян. Фамилия у вас какая-то белогвардейская, антисоветская. Как вас с ней в органы-то взяли?
— Бабуля, я к вам по уголовному делу, а вы мне здесь лекции по истории и литературе читаете!
— А у вас еще и нервишки пошаливают. Какой же вы следователь? Еще и Корнилов. Берут теперь в органы кого попало, вот и развалили всю юстицию с юриспруденцией…
Бабка хоть и ворчала, но дверь все-таки постепенно, на третьем замке, открыла.
— А где бабуля? — следователь вытаращил глаза и задал вопрос из знаменитого гайдаевского фильма.
— Я за нее, — машинально ответила Аня.
— Ничего не понимаю, — сказал следователь, и это было уже из мультфильма.
Следователь был коротко пострижен, но борцовско-боксерский бобрик не делал его лицо ни суровым, ни страшным. Глаза у него были довольно выразительные, но смотрели не прямо. Вообще, он как-то все время поворачивался, как пристяжная лошадка. Казалось, что Корнилов был или стеснительным, или смешливым, а, может, и то, и другое сразу.
— Поступаете в театральный? — спросил следователь, когда Аня закрыла за ним дверь.
— Неужели я сыграла на уровне абитуриентки?
— Значит, дипломный спектакль?
— А как насчет заслуженной артистки республики?
— Да вы и для диплома еще слишком молоды, — Корнилов прервал серию из одних вопросов.
— Для таких комплиментов я еще действительно не созрела, — сказала Аня разочарованно. — Проходите, следователь Корнилов. Но не чувствуйте себя, как дома.
— Откуда такое негостеприимство по отношению к нашему брату?
— А с вами надо быть все время настороже. Поднимайтесь сюда, на антресоли. Мы здесь обычно принимаем гостей. Присаживайтесь. У нас в классе был такой рыжий хулиган. Все время больно щелкал по лбу или делал «сливку». Не знаете? Это когда двумя пальцами стискивают нос, и он становится синим, как слива. Или «саечка»… «Саечку» вы знаете. Так вот, все девчонки его знали хорошо, и как только он приближался, поднимали портфели или мешки с обувью для удара. Он тогда стал хитрить. Попросит задачку помочь сделать или что-нибудь по секрету захочет сказать, а сам — хвать за нос! Вот и следователи все такие, рыжие. Только один сразу за нос хватает, а другой поближе подлезет, поразговаривает, а потом как схватит за нос или за ухо…
