— У тебя есть телефон его матери?
— Я не буду ей звонить. Она во всем обвинит меня! Мне
бы только узнать, когда похороны… Господи, ну застала я его с бабой… Ну дала бы
в морду… Ну, даже выгнала бы, но не насовсем, а так… Господи, неужели он так
меня любил… Я даже и подумать не могла… Я ведь тоже его любила, но он же мужик,
они все изменяют… Ну стерпела бы, подумаешь, цаца, изменили ей… А он слабый…
мало ли, может, та девка ему навязалась, а он не устоял…
— Ну да, она его изнасиловала на твоем кресле…
— Лилька, не надо цинизма в такой момент. Это как же
надо любить, чтобы с собой от любви покончить.
— Дай мне все-таки телефон его матери.
— Зачем?
— Надо!
— Зачем?
— Я узнаю, когда похороны…
— А если ей еще не сообщили? Ты соображаешь?
— Ну конечно! Бывшей сожительнице сообщили, а матери
нет? Кто ж это такой чувствительный, хотела бы я знать?
Мила вдруг подняла глаза на подругу. Взгляд ее стал
осмысленным.
— Ты что, думаешь…
— Я думаю, что тебе через час сообщат, что его вовремя
нашли и откачали…
— Ты думаешь, он жив?
— Мил, голову на отсечение не дам, но…
— То есть, это инсценировка? С целью меня разжалобить?
— Мил, давай сначала мы все-таки хоть что-то узнаем.
Тебе сказали, что он умер? Такая фраза была?
— Погоди, я сейчас вспомню. Позвонила баба, плачущим
голосом. Спросила Людмилу Андросову, я говорю, это я. Тогда она начинает рыдать
в трубку и что-то бормочет: «…Ваня, Ванечка…» Я испугалась. Говорю, что с ним?
А она: «Это он из-за вас, он яд принял…» Я заорала: «Какой яд?» А она так
злобно: «Мол, вскрытие покажет». Я кричу: «Где он, в какой больнице», а она
мне: «Это вы виноваты! Вы его погубили. А потом трубку бросила.
— Мил, дай мне телефон его матери. Я ничего говорить не
буду. Прикинусь, что ищу его по какому-то делу.
— По-твоему, Лилька, это игры?
— Да.
— Ой, мне страшно, а вдруг нет?
— Перестань дрожать! Давай телефон! — заорала на
нее Лиля. — Сию минуту!
Мила протянула ей записную книжку.
— На какую букву?
— На «З».
— Почему? Она же Мария Викторовна.
— Злыдня.
— О! — только и сумела сказать Лиля. — Алло,
скажите, как я могу найти Ивана Олеговича?
— А вам он зачем?
— Я с «Мосфильма», из группы режиссера Тыквина, у нас
умер художник по костюмам и нам срочно нужна замена, вот рекомендовали Ивана
Олеговича, а я никак не могу с ним связаться.
Мила замерла, слушая Лилины импровизации.
— Вы знаете, девушка, Иван Олегович сейчас в больнице…
— Боже мой, а что с ним? Что-то серьезное?
— Да нет, он просто отравился чем-то, врачи сказали,
это неопасно и послезавтра его выпишут. Может быть, вы оставите ваш телефон.
Два дня ведь роли не играют, наверное?
— Ну, разумеется. Я обязательно еще позвоню. После
завтра, когда Иван Олегович выйдет из больницы! Ну, что я тебе говорила? —
Лиля с торжеством повернулась к Миле. — Он что-то не то сожрал, попал в
больницу и решил на этом сыграть, идиот!
— А какая скотина! И рыбку съесть и на кресло сесть!
— Ты вот, Милка, сразу поддалась на эту уловку… Думаю,
мама там в сговоре.
— Нет, она меня ненавидела, Она хотела, чтобы Ванечка
женился на чистой девушке! Такой, чтобы простынкой наутро махать…
— Да ладно…
— Честное слово! Сама слышала!
— Значит, звонила тебе скорее всего какая-нибудь
незнакомка из больницы, которой он запудрил мозги. Мол, у него великая любовь,
а ты, мерзавка, довела его до самоубийства… Кто знает, что он сожрал, несвежие
суши или пачку-другую снотворного. Мог и кого-то из персонала разжалобить… Фу!
— Да уж! Не зря я его выгнала… Вот тварь! Мужик
называется. Кстати, это очень женский способ свести счеты с жизнью.
— Да, мужики или стреляются, или, на худой конец
вешаются. Так что успокойся, подруга. Все путем. Жив твой Ванька, но без тебя
ему, похоже, хреновато.
— А мне плевать! Ненавижу! Манипулятор чертов! Да еще с
такой мамашей… Видишь ли, это сокровище достойно только чистой невинной
девушки. Воображаю, сколько он таких девушек перепортил, козел! Лилька, пошли в
«Полосу», мне напиться надо.
— Мил, время первый час!
— Правда? Обалдеть… У тебя есть выпивка?
— Дома есть, но мне завтра на работу. И вообще, с какой
радости напиваться?
— Тоже верно. Из-за такого дерьма не стоит. А ведь
небось ждет, что я ночью кинусь к нему в больницу, буду прорываться через все
кордоны, рыдать у него на груди, а утром увезу к себе и буду в слезах умиления
его выхаживать… Нет, ты скажи, они все, что ли козлы?
— Все. Минус один.
— Ахметшин, конечно, не козел?
— Нет, он тигр, но это куда опаснее.
— Ох, Лилька, опять?
— Да, да, да! Умираю от любви! Аж в горле давит.
— Ты матери-то призналась?
— Да.
— А она что?
— Сказала: если любовь, кидайся с головой в этот омут,
только не сломай шею. Примерно так.
— А он где?
— Уехал куда-то по своим делам. Вернется на той неделе.
— Лиль, оставайся у меня ночевать, а я тебя утром
довезу до работы.
— Мил, ну мне ж переодеться надо…
— Утром переоденешься, тебе же к одиннадцати, все
успеешь. А мы сейчас чайку попьем, поговорим про татаро-монгольское иго…
— Только если не станем говорить про Ваньку. Противно.
— Да о чем там говорить? Он просто еще раз расписался в
своем говнячестве. Лиль, а как надо наверное презирать бабу, чтобы попытаться
ей впарить такую дешевую туфту?
— Да, подруга…
— Он что ж, думал…
— Мил, ты обещала!
— Все, молчу! Если еще раз упомяну о нем, то ты,
пожалуйста, поработай шестикрылым Серафимом.
— Вырвать грешный твой язык, что ли?
— Именно! Кстати я тут в твое отсутствие кое-что
придумала.
— Насчет чего?
— Насчет тебя.
— Интересно!
— Слушай, если ты собираешься со своим Чингисханом
продолжать играть в дурочку с девичьей фамилией Удалова, то в следующий раз,
когда он захочет подвезти тебя до дома, соглашайся. Пусть подвозит ко мне. Я
дам тебе ключи.
