– Здравствуйте, – Олег открыто улыбался, протягивая навстречу Альбине большую, красивую загорелую руку. Под короткими рукавами трикотажной бобочки ходили бугры мышц.
– Здравствуйте, – ответила девушка и, избегая прямого взгляда, пожала протянутую руку.
– Моисей Аронович, значит, как обработаем, сразу к вам?
– Можете не спешить, на дворе лето и трудящий народ не думает за теплую одежду.
– Тогда до встречи! – Олег сложил рулоны в огромную ярко-голубую сумку с изображением медведя и белыми буквами «KARHU», подмигнул Альбине и вышел.
– Он, конечно, приятный мальчик и, как говорится, умеет жить, но, Альбиночка, если у вас есть другой предмет, лучше следуйте за тем, другим…
– Моисей Аронович, с чего вы взяли…
– В моем возрасте не надо много видеть, – перебил ее мастер. – А теперь к делу. К нам придет, – он вновь картинно поднял палец, – серьезный клиент!
Акентьева-старшего Альбина узнала сразу. Он буквально впорхнул в ателье, бросив кому-то на ходу: «Сезон закрыт, контрамарок не будет!». На нем был светло-песочный костюм и темно-коричневая рубашка. Он легко, по-балетному, развернулся на каблуках и фамильярно обратился к мастеру-закройщику:
– Моисей, я в полном цейтноте! – но внезапно замолчал, увидев Альбину.
Девушка, уже переодевшаяся в рабочий костюм – приталенный халатик горчичного цвета, с накладными карманами и большими пуговицами, была очаровательна и целомудренно-сексуальна. По случаю летней жары халат был надет прямо на голое, если не считать трусиков, тело, покрытое скромным, но ровным загаром. Ее черные волосы были красиво уложены.
– Ба-ба-ба! – ожил Акентьев. – Какими судьбами? – Он скользнул по казенному линолеуму, как по дворцовому вощеному паркету, и картинно приложился к Альбининому запястью. Удерживая девичью руку в своей, он повернулся к мастеру:
– Моисей, это нечестно! Ты же знаешь, у меня мало времени. – Потом он вновь обратился к Альбине: – Вы не поверите, Альбина, но вы – самая прекрасная девушка из всех, кто переступал порог моего дома. Но почему же я вас там больше не встречаю?
Альбина с силой высвободила руку.
– Моисей Аронович, я вам больше не нужна?
– Альбина Марленовна, – подчеркнуто вежливо отозвался Наппельбаум, – я вас попрошу принести со швейки брюки этого господина.
Исполнив просьбу мастера, девушка скрылась в небольшой комнатке, где за покрытым клеенкой столиком сотрудники ателье пили чай. Она присела на стул, откинула голову к стене и закрыла глаза.
«…Внешние обстоятельства, жестокие и равнодушные, опошляют все и вся. Женька, Женька! Как бы я хотела увидеть тебя! Утащить на прогулку куда-нибудь на острова и долго-долго рассказывать о себе, спрашивать у тебя советы, чувствовать себя пусть глупой, но счастливой…»
– Альбина…
Услышав голос Акентьева, для которого, похоже, здесь не было ни преград, ни запретных территорий, девушка напряглась, словно окаменела. Лицо ее исказилось в гримасе. Не открывая глаз, она четко произнесла:
– Что вам нужно? Один из Акентьевых уже получил от меня желаемое. Уйдите, и как можно скорее.
– Альбина, вы меня…
Девушка открыла глаза. В них была такая злоба, что режиссер, криво усмехнувшись, поспешил ретироваться.
* * *
Охоту на Наташу Муранец Альбина вела по всем правилам. Потолкавшись пару субботних дней у отца на отделении под благовидным предлогом: «Как? А мне он сказал, что будет здесь!», она вычислила искомую персону и, дождавшись окончания сестринской смены, незаметно проводила ее до дома.
Установив, что каждое второе дежурство Муранец заканчивает в восемь часов утра, Альбина пришла к выводу: это время суток наиболее удобно для осуществления задуманного. Медсестра жила в огромном девятиэтажном доме на углу Металлистов и Пискаревского. Утром лестничные марши, как правило, были пустынны.
В тот день с самого утра шел сильный дождь. Прохожие, спрятавшись под зонтами, спешили по своим делам.
Завидев Муранец, торопливо идущую от трамвайной остановки к подъезду, Альбина быстро зашла в него, поднялась на заранее спущенном лифте на восьмой этаж и стала ждать.
Как только Муранец вышла из лифта и, зазвенев ключами, остановилась у дверей своей квартиры, Альбина, достала из кармана дождевика костяной нож для бумаг. Плечом она сильно вдавила невысокую Муранец прямо в дерматин двери, левой рукой туго намотала ее длинные, но жиденькие волосы на руку и, ткнув костяным лезвием ей в живот, шипящим голосом сказала:
– Стой спокойно! Останешься цела.
В мавзолейной тишине подъезда послышалось легкое, даже веселое журчание. Аммиачный запах быстро заполнил площадку.
– Я все отдам, – просипела Муранец.
– Мне «все» не надо. Сейчас ты быстро разъяснишь, что за историю устроила с мальчишкой-практикантом, Женей Невским.
Рассказ Муранец был краток и честен.
У Альбины сжалось сердце. Будь у нее сейчас настоящий нож…
– Запомни этот день, – зловеще шепнула она перепуганной медсестре и устремилась вниз по ступенькам.
* * *
В тот день Альбина была тиха и задумчива.
– Моисей Аронович!
– Да, прекрасное создание, я весь – одно большое ухо, – старик, как мог, уже битый час пытался поднять настроение ученицы.
– «Во многом знании – многие печали», кто из пророков это сказал?
– Детка! Я же простой ремесленник, а не чтец-толкователь Великой книги, хоть дважды в день и прохожу мимо синагоги.
Альбина вздохнула.
– И что, это так важно?
– Да нет, просто как-то на ум пришло, – девушка рассеянно стирала резинкой карандашные пометки на лекалах.
– М-да, чтоб жили так твои враги. – Наппельбаум подошел к ней и по-отечески погладил по плечу. – Но нужно собраться. Сегодня Олег привезет работу, и нам придется задержаться.
В паре с Моисеем Ароновичем Альбина до девяти вечера кроила привезенные Олегом отрезы. Старый мастер был разговорчив и весел.
По окончании аврала Олег, отказавшись от помощи закройщиков, ловко сложил готовые детали в свою большую сумку, протянул Наппельбауму конверт – «Как обычно, уважаемый!» – и, подмигнув Альбине, ушел.
– Мы славно потрудились, пора передохнуть, – сказал мастер и, вынув из конверта сторублевую купюру, передал ее помощнице. – Ученические двадцать пять процентов, твердый тариф со времен моей туманной юности, что «вяло ковыляла по пыльным швальням Львова», – пропел Наппельбаум. – Держите, Альбина, это ваше…
Двадцать восьмой трамвай не торопился. В густых сумерках, после внезапно окончившегося ритмичного напряжения последних часов, Альбина чувствовала себя потерянной и одинокой. Мысли перескакивали с одного на другое, но преобладало общее состояние душевного томления.
