Неспособный на длительное злопамятство Домовой скоро утешился, но Наташа, зная уязвимость своих позиций перед свекровью, довела себя до такого нервного возбуждения, что именно в тот день между супругами произошел первый, после рождения дочери, самый настоящий скандал. Несчастный и ничего не понимающий Иволгин, озадаченный такой реакцией супруги, тщетно пытался оправдать поведение матери. Натальина истерика не прекращалась. Смутно догадываясь, что в основе неудовольствия супруги лежит желание побывать на людях, он наивно попытался утешить ее обещаниями, что в недалеком будущем они обязательно наверстают упущенное. В ответ он услышал нелестные слова о собственной родительнице, причем многие из них покойная бабушка назвала бы «площадными». Не ожидавший столь низких проявлений Натальиной натуры Вадим попытался уклониться от дальнейшего общения и замолчать. Но неверно выбранная тактика молчания еще больше распалила гнев молодой супруги. Всю тяжесть своих обвинений она перенесла на Домового и его друзей. В истеричных визгах Наташа смешивала с грязью все, чем так гордился муж: освобождение Кирилла и настойчивость, с которой он этого добивался, искреннее восхищение Вадима Сагировым, Кисс и прочими, его трогательное преклонение перед любовью Джейн и Маркова. Наталья, сама того не ведая, открыла шлюзы темным силам: зависть, ревность, самовнушенное чувство неполноценности – вся эта душевная пакость слилась в едином ревущем потоке, чтобы затопить маленький островок иволгинского счастья. В последнем приступе истеричной ярости она обвинила мужа в несусветном вранье и, подозрительно сощурив заплаканные глаза, попросила чистосердечно признаться: кто надоумил ее бесхитростного муженька представить отчисление из института за связь с иностранной разведкой как добровольный уход в академический отпуск.
Реакция молодого папы была радикальна – собрав дочь на прогулку, он, не говоря ни слова Наталье, покинул квартиру. На улице его встретила шумная толпа, празднующая тот самый день рождения, из-за которого и разгорелся весь сыр-бор. Прочие подробности интересны лишь тем, что часа через три коляска с плачущим ребенком и невменяемый от принятого алкоголя родитель были доставлены в дом верным Сагировым и парой угрюмых, незнакомых Наталье бугаев.
Раскаяние Домового и умилительная сцена утреннего воскресного примирения супругов, где Наташе досталась роль строгого, но справедливого и снисходительного судьи, была торпедирована все той же Гертрудой Яковлевной. Как только Вадим достиг предельных глубин самобичевания и в порыве нахлынувших чувств стал обнимать молодую жену, в коридоре появилась свекровь. С коварной и многозначительной улыбкой она слушала скороговорку сына, обещавшего «больше никогда-никогда», а после покаянного монолога, пользуясь тем, что сын стоит к ней спиной, так красноречиво посмотрела в глаза невестке, что Наталье стало по-настоящему дурно. Она почувствовала себя одинокой и ненужной, попросту лишней в этом доме, где даже единственный близкий ей человек спасается от нее бегством, а она не в состоянии объяснить ему истинный смысл всего происходящего. В тот момент молодая мама была на грани полного раскрытия всех своих тайн и секретов и уже совсем было собралась повиниться перед мужем, но многоопытная свекровь, словно почуяв флюиды отчаянной искренности, поспешила вмешаться и отвлечь Домового от жены.
В тот день Наташа впервые увидела сон из прошлого: дача в сосновом бору, запах свечей и смолистого дерева, ее обнаженное, увлажненное любовной влагой тело на кремовой в неверном отсвете свечей шкуре белого медведя. Потом такие сны стали приходить все чаще и чаще, против ее воли и без всякого повода. Ей стало казаться, что в тот день она перешла некую невидимую границу, а что находится за этой границей – хорошее или плохое – ей неизвестно. Но у Натальи не было ни малейшего сомнения, что это неизвестное притягивает ее, обещает удовольствия и наслаждения. Кляня себя за малодушие, она старалась быть с Вадимом как можно более нежной и предупредительной, но ее терпения надолго не хватало. Реакции мужа были по-прежнему вялы и невнятны, а смущающие сны, словно почуяв слабину в ее душевной обороне, приходили все чаще и становились все откровеннее…
* * *
Утренние тренировки по четвергам начинались позже обычного – в десять часов утра. Чуть дольше можно понежиться в постели, чуть дольше посидеть за завтраком и без сумасшедшей давки добраться до манежа. Выйдя из метро на Гостином дворе, можно легким прогулочным шагом пройтись по залитой весенним солнцем улице Ракова и немного посидеть на скамейке в скверике на Манежной площади.
Наташа дорожила этими редкими минутами полного одиночества и наслаждалась их бездумной легкостью. Она, как манекенщица, просто ставила ногу от бедра, и тугие, налитые молодой силой мышцы радовали ее своим внутренним физическим совершенством и послушанием. Полный вздох, и крепкие, совершенные по форме груди дружно поднимались вверх, полный выдох – и они возвращались на место. Вдох – выдох, вдох – выдох… Волна легкого возбуждения проходит по телу, и непродолжительный отдых на белой скамье завершает немудреную эмоциональную зарядку четвергового утра.
– Привет, чемпионка! Медитируешь? – Курбатов был по-обычному выбрит, подтянут и, как всегда при встрече с ней, улыбался.
Девушка улыбнулась ответно. Как бы там все ни обстояло, но именно здесь и сейчас ей было приятно встретить его.
– Привет! Давно не виделись!
Он легко присел рядом. Ароматная волна хорошего мужского парфюма пикантно обострила сухой поцелуй в щечку. Наташе стало удивительно легко и хорошо. Мысль о возможном и легко достижимом удовольствии с этим мужчиной прочертила шальными зигзагами свежий утренний воздух и сиганула в сторону Фонтанки. Внезапно давнее воспоминание, на грани реального физического ощущения, судорогой прошло через все тело.
Наталья непроизвольно взяла курбатовскую руку и положила сухую прохладную кисть на обтянутое тонкой тканью колено.
– Ты, наверное, еще не в курсе, но сегодняшняя тренировка отменяется.
– Надеюсь, не по твоей воле, пусть ты у нас и превеликий спортивный начальник?
– Разве бы я посмел?!
– Даже если бы очень захотелось?
Курбатовские брови удивленно поползли вверх:
– Странно вы себя ведете, мадам. Любой грубый мужлан на моем месте истолковал бы ваши слова как самую незамысловатую провокацию. Как-то не сочетается ваш аванс, – рука хищно прошлась по упругому бедру, – с образом добродетельной супруги и матери.
– Сочетается – не сочетается. Какая разница? Один имеет, другой дразнится!
– Это в интеллигентских семьях такому теперь обучают девушек из провинции?
– Это жизнь их корчит и крутит. – И тут же внезапное видение: смущенный, добродушный Домовой проворно меняет на обдувшейся Верочке ползунки. Внезапное желание прошло так же быстро и неожиданно, как и появилось. Столь же внезапно Курбатов стал ей просто физически неприятен и противен. Она резким движением отстранила его руку и изменившимся, недовольным голосом спросила:
– Чего надо-то?
