– Теперь будем знать, куда податься в случае нужды! – сказал Кирилл.
– Оставь, – сказала Джейн, – они наивные и скучные. Я люблю искусство, но я не выношу пустых разговоров о нем. К тому же сейчас все разговоры приобретают политический оттенок.
– Но это нормально в нынешних условиях! – заметил Марков, которому происходящее в Германии казалось удивительно мирным на фоне событий российской истории и не только ее – много ему довелось повидать бунтов и революций. – Вы, товарищ Болтон, говорите крайне несознательно!
– Я хорошо знаю этих людей, – усмехнулась Джейн, – вчера они протестовали против социализма, завтра начнут протестовать против засилья капитала – они не могут жить без протеста.
Кирилл покачал головой.
– Откуда, мадам, этот неприличный в вашем возрасте цинизм?
– Это профессиональное, – улыбнулась Джейн.
Они не возвращались в разговорах к той страшной ночи в Белградской крепости. Они шутили и пили вино. Они были свободны и счастливы. Распад труппы наметился вскоре после югославской поездки. И причиной распада был не Марков и его приключения в Белграде, которые, кстати, прошли мимо внимания госбезопасности. Сначала кто-то из труппы был уличен доблестными сотрудниками гэ-бэ в краткой, но все равно порочной связи с немкой, которая к тому же оказалась гражданкой ФРГ, тогда еще отделенной от ГДР и прочего соцлагаря высокой берлинской стеной – той, чьи куски теперь продавались в качестве сувениров предприимчивыми торговцами. А потом был еще целый ряд незначительных происшествий, которые положили конец гастролям, а вместе с ними и труппе. Ветер перемен сводил с ума.
К тому времени Кирилл не без помощи Джейн познакомился с одним из западных импресарио, затевавшим грандиозный международный проект. Маркову затея показалась немного сомнительной в художественном плане, но он согласился, решив, что это все же лучше, чем возвращаться сейчас на родину, где его никто не ждет. Ну, разве что Вадим… Джейн, как и сам Марков, не сомневалась, что Домовой его поймет и простит.
«Дезертирство» Кирилла за рубеж прошло без последствий. Советская пресса уже начала перестраиваться, и теперь побег выглядел не как измена родине, а лишнее свидетельство неспособности этой родины удержать лучшие свои – передовые, так сказать, кадры.
Имя Маркова на афишах соседствовало с именами французских, немецких и еще бог знает каких актеров. Труппа была интернациональной. Ее успех оказался неожиданным даже для самого Маркова, которого модные европейские концепции шокировали не меньше, чем совсем недавно советских критиков-ортодоксов шокировал его модернистский «Гамлет». В Берлине же они застряли, судя по всему, надолго – обстановка была самая благоприятная, и в спектакль были внесены кое-какие изменения на злобу дня. Кирилл успел уже получить несколько новых предложений, в том числе, от одного из французских кинопродюсеров, однако решил коней на переправе не менять.
– Нет. Принцем Датским мне, увы, не быть! – строка Элиота, подвернувшаяся случайно, но так к месту, вертелась у него постоянно в голове.
Призраку Гамлета суждено было исчезнуть из его репертуара надолго. Может быть, это было и к лучшему. Марков и так вынужден был существовать одновременно в двух ипостасях. Кроме того, в нем проснулось тщеславие, без которого, как уверял коллега Юрий, и актер – не актер. Хотелось дальнейшего развития, других ролей.
– Хотя, если подумать, мне жутко повезло, – объяснял он Джейн. – Для стольких актеров сыграть Гамлета – недостижимая мечта! А я получил ее с ходу, как подарок.
– Или как компенсацию! – сказала Джейн.
Ей был приятен успех любимого. И очень хотелось привезти его в Британию. Русский актер! Русский диссидент – это, конечно, звучит гордо, но сейчас их много расплодится – диссидентов. А вот русский актер – совсем другое дело. Это как титул – на все времена. Только титулы бывают покупные, как у Ротшильда, в то время как актерское звание не продается и не покупается ни за какие деньги.
Как и настоящая любовь.
К вечеру они возвращались в маленькую уютную гостиницу на окраине западного Берлина. Хорошо побыть хотя бы вечером на своей планете – где только двое и за дверями не слышно ничьих шагов, потому что здесь ложатся чертовски рано. Он наслаждался этим отдыхом, даже Невский перестал его тревожить, словно тоже решил дать другу небольшой отпуск. Что там с ним сейчас?! Марков беспокоился тем сильнее, чем дольше длилось их расставание. Стоило закрыть глаза, и перед внутренним взором вставало обветренное возмужалое лицо Евгения.
А еще британские просторы. Как он мог сказать Джейн, что его тянет, неудержимо тянет на ее родину, что она уже стала для него вторым домом, как стала домом для Невского. Но та, «его», Британия для нее недосягаема, потому что лежит по ту сторону времени. Он столько раз думал об этом и не находил решения.
– Ты помнишь Николаса Никльби? В какой-то момент он становится актером, совершенно случайно. Я похож на него – жизнь бросает меня то в одну сторону, то в другую и конца края этому не видно.
Джейн наморщила лоб, припоминая имя.
– Чарльз Диккенс, – сказал он. – Ваш великий романист.
– Я помню! – улыбнулась она. – Однако, похоже, что в вашей стране он теперь популярнее, чем у себя на родине.
– Это из-за переводов, – объяснил Кирилл. – Просто современный перевод ближе русскому читателю, чем англичанину архаичный слог оригинала.
– Мне кажется, дело не только в этом, – сказала Джейн. – Видишь ли, нужно обладать особым менталитетом, чтобы продолжать воспринимать все эти истории всерьез, после всего, что творилось и продолжает твориться в мире. Менталитетом немного наивным…
– Да, – вздохнул Кирилл, – я сразу понял, что это не комплимент!
– Извини! – улыбнулась Джейн. – Мне очень нравятся твои соотечественники, но, вот увидишь, эти годы тотального контроля рано или поздно им аукнутся…
– Знаешь, если хотя бы половина того, что пишут в газетах – правда, – Кирилл покачал головой, – то уже аукаются!
– Не слишком верь газетам, это еще одна забавная черта у русских. Вы все еще не поняли, что написать и напечатать можно все что угодно.
– Что-то ты раскритиковалась, милая! – удивился Кирилл.
– Просто мне страшно, Кирилл! – сказала она. – Мне кажется, что мир начинает разрушаться, и если бы речь шла только о коммунистическом строе, сам понимаешь, я бы не очень переживала. Но происходит что-то гораздо более серьезное!
Да, Кирилл тоже часто вспоминал слова маршала. Пророчество, мрачнее которого, как ему казалось, он не слышал ни в одном из своих миров. Одно из тех пророчеств, которые лучше не знать, потому что как предотвратить их исполнение все равно неизвестно, и приходится мучиться в ожидании неотвратимого.
Джейн до сих пор порывалась вернуться в Югославию и выяснить все до конца. Кирилл признавал, что это логично, но не очень разумно.
