– И очень прос-с-сто, – сказал Томас, который ради охмурения девушек культивировал свой прибалтийский акцент, однако он умел говорить и вполне чисто, когда этого требовали обстоятельства. – Присоединяйтес-сь.
– Это с нами, – бросил Марик привратнику. – Проходите, господа дипломаты, не стесняйтесь.
Под мышкой Томас нес невзрачную плоскую картонную коробку характерных параметров, приблизительно где-то сорок на сорок и на семь сантиметров. Коробка, чувствовалось, была плотно набита.
– Пласты? – кивнул на коробку Макс.
– Здеш-ш-шний дис-с-ск-жокей – наш-ш лучший друк-к, – туманно ответил Томас, но этим было все сказано. Это означало, что Томас и, вероятно, Марик тоже являлись поставщиками «музона» для «Паруса». Они сами или по их просьбе родители привозили из-за границы «винил», и мальчики, скорее, пытаясь обрести влияние и популярность, чем из денежного интереса, приторговывали по дискотекам дефицитным и качественным товаром, успешно конкурируя с фарцовщиками, которые любили впаривать что попало, самый завалящий на западе товар, дешевенький. Что попало, но публике голодной, а потому всеядной, готовой принять «на ура» любую дребедень, лишь бы язык исполнителя был непонятен. И этим только можно объяснить популярность некоторых маргинальных исполнителей и групп, о которых на соблазнительном, сияющем Западе никто и слыхом не слыхивал.
– Что несем? – встрял Володя.
– О-о! Старьё-оу… Старьё-оу… Всего лишь «Абба-аа», всего лишь «Блонди-и»… Всего лишь Далида-а и Элтон Джо-о-н… Всего лишь Мадо-оунна… Танцуйтэ-э, на сдороф-фье!
И дискотека танцевала, так что дым столбом, и восторженно корчилась, и визжала, и аплодировала. И гласом небесным бодро бубнил микрофон диск-жокея, и крутились зеркальные шары под потолком, слепило мелькание стробоскопа, моргали через одну красные, синие, зеленые лампочки и подпрыгивали стаканы на барной стойке, рядом с которой обосновались Юра и Виктор, чтобы в очередной раз глотнуть прохладительного после зажигательной пляски.
Покачивая стаканом с коктейлем и поэтически щурясь, взъерошенный после танца Виктор импровизировал:
Ночь. Улица. Фонарь. Аптека.
Бар. Клуб. Девицы. Дискотека.
«Шампань-коблер», коктейль «Южанка»…—
Он затих на полуслове и вздохнул:
– Дальше не получается. По-моему, гад на этот раз совсем уж бесстыдно разбавил пойло лимонадом «Буратино» или еще какой дрянью. Соломинку воткнул и думает, мы купимся… А чистого у него, у негодяя, не допросишься, не положено, видишь ли, не того ранга заведение. Зато фемины, которые здесь прописались, лакают чистый «Вана Таллин», потому как негодяю отстегивают, для них это заведение другого ранга… Ладно, не станем уподобляться… Вернее, уподоблядьццца… Как тебе словцо, Юрка?! Ммм… А если так?
«Шампань-коблер», коктейль «Южанка»…
Девицы. Дискотека. Бар…
Аптека. Улица. Фонар-рр…
– В этом варианте заупокойная концовка, – раскритиковал Юрий. – Где же оптимизм и жизнерадостность? Где же хеппи-энд?
– С чего бы это «энду» быть «хеппи»? «Энд» только тогда «хеппи», когда он… А не пора ли его осчастливить?
«Шампань-коблер», апартамент…
Ночь. Дева. Койка… Хеппи энд!
– Это ты воспел одну из тех, которым по статусу ликер положен? – усмехнулся Юра.
– Эти меркантильны, а я поиздержался, и поступления от предков только через неделю предвидятся. К тому же зачем платить, если можно не платить? Найдется и бескорыстное создание с каким-никаким апартаментом, стоит лишь приложить минимум галантных усилий. Бескорыстные создания ценят галантные усилия. Это своего рода твердая валюта. И если присмотреться, обнаружишь, что вокруг множество горящих глаз, жаждущих губ… По-твоему, зачем они все здесь? Одинокие девушки желают познакомиться… О-о-о! Ничего кошечка! По-моему, Юрка, мы у нее на траверсе. На ловца и зверь бежит. Оглянись-ка!
Юра повернул голову и увидел девушку, которая, похоже, и в самом деле пробивалась к ним из глубин танцующей толпы, подбирала подол яркого платьица, чтобы не оборвали ненароком, и махала рукой, и что-то кричала, безуспешно пытаясь победить грохот динамиков. Махала девушка именно ему, Юре, это было ясно, хотя и удивительно. Но Юра, как ни силился, не узнавал ее в сумасшедшем мельтешении разноцветных вспышек. Не узнавал, пока она не повисла у него на шее, пьяноватая, распаренная, растрепанная и счастливая.
– Юра, Юрочка! Я тебя нашла! Я тебя искала! То есть уже давно не искала! Я тебя встретила! – ликовала Людмила, все простившая. – Я же Джинджер! Рыжик! Людмила я! Не узнаешь?
– Рыжик? Люда? Ты откуда здесь? – осторожно спрашивал Юра, выпутываясь из взбитой и по-модному растрепанной рыжеватой ее гривы. Людмила изменилась, как иногда меняются сентиментальные девушки после постигшего их разочарования. Она будто бы стала выше ростом, ярче, красивее и – дешевле. Привлекающая внимание, вызывающая интерес расписная картинка, яркая открытка, такая, какие посылал ей когда-то Юра. Картинка, а не свежий яблоневый цвет, который все еще благоухал где-то в самом далеком уголке Юриной памяти и чуть-чуть, вполне терпимо, раздражал рецепторы совести.
– Ты же ничего не знаешь, Юрочка! Мне, после того что у нас с тобой случилось, не давали житья, как-то пронюхали, деревня же! Я даже к маме на каникулы не могла приехать. Проучилась кое-как полгода, сдала сессию, приехала в Генералово и… опять все сначала: и совсем сопляки, и старые дядьки не дают проходу; девчонки от зависти на сплетни изошли, а тетки… называют по-всякому. Как будто у нас прошлый еще век! Деревня, Юрочка, во всей своей красе. А тебя нет. И я уехала в Москву, с самого начала хотела уехать, думала, что найду тебя, что все так просто – приеду, и вот он ты. Но ты… Непонятно, где ты был, а мне пришлось быстро устраиваться, чтобы не ночевать на вокзале. Я – по лимиту здесь. Работаю на кондитерской фабрике, на фантиках, и живу в общаге. Хорошая комната, и девочки, если что, понимают. Мы, если у кого что, то есть – кто, уходим ночевать к соседкам… Юрочка! Пойдем! Я танцевать больше не могу-уу! Ноги оттоптала, и каблук еле держится. Мне бы присесть… или прилечь, – опустила глаза Людмила.
Что было ответить ей? Что он понятия не имел об изменениях в судьбе брошенной им девушки, что мама почему-то не писала ему об этом. Что есть другая, любимая навек, невеста, которая никогда не простит, если узнает. Что время прошло, и все теперь по-другому, что сам он другой и что она ему нравилась совсем другой. Что… Но Юра молчал, придерживая Людку за плечи, молчал и растерянно оглядывался на Виктора, который улыбался иронически и всепонимающе и крутил меж пальцев соломинку для коктейля.
– О времена, о нравы, – изрек Виктор вроде бы и себе под нос, но так, чтобы Юра слышал. – Времена, может, и меняются, а нравы – черта с два! Грехи молодости, у кого их нет! – бормотал он с томным видом, театрально отворотясь и разглядывая натюрморт на барной стойке. Потом громко, так чтобы дошло до Людмилы, сообщил: – Мадемуазель! У моего друга Юрия сегодня намечена важная деловая поездка, и он уже собирался уходить, когда чудесным образом появились вы. Вы уж его простите, очаровательная. Могу я предложить вам свое общество? Ей-богу, я ничуть не хуже этого типа, которого вы душите в объятиях.
