– Какие фанфары, Ленка?! – весело перепугалась Ирина Владимировна. – Иерихонские?
– Ну… фигурально выражаясь. В том смысле, что нет пути назад. В том смысле, что если наши детки вдруг разругаются и откажутся жениться, их все же придется сначала зарегистрировать, а потом уже развести, если пожелают. Так вот, фанфары. Иерихонские или еще какие. Иерихонские-то не из этой оперы, кажется, так что тьфу на тебя… Так вот. Шеф «Праги» уже объявил меню, девочки в «Болгарской розе» стригут стебельки и листики и расправляют лепесточки – составляют икебаны для свадебного стола, белая свадебная «Чайка» вымыта, отполирована до блеска и опрыскана духами. Готовы подарки: Юльке – бриллиантовое колье от Картье, Юрочке – запонки и булавка для галстука под стать. Осталось вывести парикмахерш из ступора, в который они впали при виде Юлькиных богатых кудрей. Знаешь, что сказала одна фифа из свадебного салона? «Боже! Легче стог сена расчесать и в локоны закрутить, чем этакое! Тут нужны грабли и вилы!» Грабли и вилы, вы слышали?! Я эту козу колхозную с граблями выставила, а остальные теперь в ступоре, в муках творчества… Алексей, у тебя приличный костюм? Не хмурься, пожалуйста, я знаю, что я не образец тактичного поведения, и все же? Потому что, если так себе, сейчас и купим. За семьсот рублей есть очень приличные в нашей секции ГУМа. Закатывать глаза и падать в обморок тоже не будем, ладненько? Какие всегда мальчики нервные и щепетильные! Ну почему, скажите на милость, люди добрые, я не могу сделать подарок мужу моей лучшей подруги и уже почти родственнику? Ирочка?!
– Ленка, – хохотала Ирина Владимировна, – оставь Алешу в покое. Нас Юра вчера отвез в «Польскую моду». Там нашлось все, что нужно. И костюм, и рубашка, и галстук. И абсолютно все необходимые мелочи.
– Это в «Польской моде» – то?! И чему Юрочку только учили! Ну ладно, не такая уж я снобка, чтобы воротить нос от «Польской моды». И… и знаю я прекрасно, что у некоторых, ешкин кот, собственная гордость, как в дурных стихах. Некоторые и в «Ганге» умудряются прибарахлиться. Так бывает неудобно смотреть. Но ты, моя дорогая, не отвертишься. Так и знай!
– Я, пожалуй, не отверчусь, Алеша, – лукаво виноватясь, обернулась Ирина Владимировна к мужу.
– И замечательно, – расстроенно проворчал Алексей Николаевич, – а то я не чаял, как от тебя избавиться, птичка моя московская.
– Не огорчайся, Алексей, – щебетала Елена Львовна, – я тебе верну ее к вечеру. В новых блестящих перышках. Все-таки мать жениха, непоследняя фигура в свадебном действе.
«Блестящие перышки» были выбраны довольно скоро, но без увлечения прошлых лет. Костюм весенних оттенков мягко облегал худенькую фигуру Ирины Владимировны, делал более ярким цвет глаз, и это сочли почти достаточным.
– Я бы на твоем месте подстриглась, Ирочка, – советовала Елена Львовна. – Локоны до плеч и челки уже не для нас с тобой, а твой «учительский» пучок на затылке я всегда расценивала как повод для печали. Да и ты, я подозреваю, накручиваешь его только из упрямства и от досады на судьбу. Но, боюсь, я тебя не уговорю состричь эту красоту, не так ли, княжна?
– Боюсь, для Алексея моя стрижка будет последней каплей, – не очень весело смеялась Ирина Владимировна. – Ему и так не по себе, он не столичный житель, а тут еще, представь, явится стриженая жена. К тому же Алексей из породы консерваторов, а я никогда не стриглась коротко.
– Но прическу сделать необходимо.
– Я знаю, – вздохнула Ирина Владимировна. – Но это значит не спать ночь, беречь прическу.
– Ерунда, Ирка, в гостинице утром поправят. У меня есть замечательная мастерица на Поварской. Это в районе Калининского проспекта. Юлькину гриву я бы ей не доверила, но из твоих тонких и послушных волос она сделает чудо. Мне она никогда не отказывала, ничем не отговаривалась, знает свою выгоду. Прямо сейчас могу позвонить ей из автомата, и поедем.
– На Калининский? – спросила Ирина Владимировна, и, если бы барыня Элен прислушалась, она бы уловила особую интонацию в вопросе подруги и насторожилась бы, так как помнила, из какой почвы эта интонация обыкновенно прорастала. Но дамы вышагивали по улице Горького, и в шуме уличного движения, в перестуке каблучков никто бы не уловил легкой дрожи, еле заметного чувственного тремоло, тоскливой томности в голосе Ирины Владимировны.
Однако внезапно возникший, будто смерч в иссушенной знойной долине, тайный замысел Ирины Владимировны, к разочарованию ее, не реализовался и, будто смерч же, ослабев, осыпался прахом – она не встретила того, кого надеялась и сладостно опасалась встретить.
Когда сделана была необыкновенно элегантная прическа, которая подчеркивала стройность шеи – низкий гладкий валик с редкими короткими локончиками над ушами, – и подобраны соответствующие образу духи, Ирина Владимировна потянула подругу в «Дом книги», расположенный поблизости. И с Поварской, где принимала у себя на дому мастерица парикмахерша, подруги свернули направо, на Калининский проспект. Елена Львовна, зная о литературной одержимости подруги, нисколько не удивилась и, снисходительно улыбнувшись, последовала за нею, бормоча под нос:
– Сто метров стекла и бетона, а если ходить туда-сюда, да по обоим этажам, то километры и километры, и получается то самое необозримое пространство, о котором так любят писать фантасты. Что останется от каблуков! Одна обида. Внутри, как это ни странно, не гараж, что можно было бы предположить по внешнему виду, а пожароопасные горы сшитой макулатурной бумаги. Ирка, ну что там делать?! Здесь, как и везде, есть потайная дверца, и за нею-то все чудеса, будто ты не знаешь. Что тебя понесло в торговые залы? Авантюристка.
Но, когда Ирочка, со стыда пряча глаза, предложила на время разойтись по интересам, приткнула подругу в отделе канцелярских принадлежностей и, не обращая внимания на обширную выставку изданий, направилась прямиком в букинистический отдел, Элен встревожилась, вспомнив о прошлых Ирочкиных грехах и соблазнах, и на всякий случай поспешила за нею обведенной вокруг пальца, но верной дуэньей.
Она немного замешкалась, оберегая каблуки, и застала Ирину Владимировну за беседой с молодым человеком, похожим на изголодавшуюся и прихлопнутую моль, настолько он был худ, бесцветен и так нескладен, что, казалось, не имел четких очертаний. Молодой человек показался ей смутно знакомым по не слишком многочисленным студенческим вечеринкам, которые Юра устраивал у них дома. Устраивал, честно говоря, не очень охотно, но по настоянию Михаила Муратовича, который старался контролировать Юрины контакты. Молодой человек, помнится, чурался девушек, вероятно, по причине своей невыигрышной внешности, а на Юру смотрел взглядом преданным и ревнивым. Неприлично смотрел, и приглашать его перестали.
А если вспомнить, его и не приглашали вовсе, просто он пару раз за кем-то увязался по случаю, как это принято у студентов: приглашают одного, приходят запросто трое-четверо прожорливых нахалов, и в доме в итоге не повернуться.
– Его здесь больше нет, – говорил молодой человек, не глядя на Ирину Владимировну, но явно обращаясь к ней. Он меланхолично перебирал старые эстампы в большой папке, и за руками его цепкими пристально следила пожилая продавщица. – Его здесь уже несколько недель нет. Слишком оригинален был, не подберу другого слова. Потому уволен по причине поведения, не вписывающегося в жесткие рамки трудовой дисциплины. И за приватную деятельность, приносящую не облагаемый налогом доход. Понятно ли я выражаюсь?
