Часть 1
Две убитых девочки
Глава 1
Это произошло в 1932-м, когда тюрьма штата еще находилась в
Холодной Горе. И электрический стул был, конечно, там же.
Заключенные острили по поводу стула так, как обычно острят
люди, говоря о том, что их страшит, но чего нельзя избежать. Они называли его
Олд Спарки (Старик Разряд) или Биг Джуси («Сочный кусок»). Они отпускали
шуточки насчет счетов за электроэнергию, насчет того, как Уорден Мурс этой
осенью будет готовить обед ко Дню Благодарения, раз его жена Мелинда слишком
больна, чтобы готовить.
У тех же, кому действительно предстояло сесть на этот стул,
юмор улетучивался в момент. За время пребывания в Холодной Горе я руководил
семидесятые восемью казнями (эту цифру я никогда не путаю, я буду помнить ее и
на смертном одре) и думаю, что большинству этих людей становилось ясно, что с
ними происходит, именно в тот момент, когда их лодыжки пристегивали к мощным
дубовым ножкам Олд Спарки. Приходило понимание (было видно, как осознание
поднимается из глубины глаз, похожее на холодный испуг), что их собственные
ноги закончили свой путь. Кровь еще бежала по жилам, мускулы были еще сильны,
но все было кончено, им уже не пройти ни километра по полям, не танцевать с
девушками на сельских праздниках. Осознание приближающейся смерти приходит к
клиентам Олд Спарки от лодыжек. Есть еще черный шелковый мешок, его надевают им
на головы после бессвязных и нечленораздельных последних слов. Считается, что
этот мешок для них, но я всегда думал, что на самом деле он для нас, чтобы мы
не видели ужасного прилива страха в их глазах, когда они понимают, что сейчас
умрут с согнутыми коленями.
В Холодной Горе не было этапа смертников, только блок
"Г", стоящий отдельно от других, размером примерно в четыре раза
меньше, чем остальные, кирпичный, а не деревянный, с плоской металлической
крышей, которая сияла под летним солнцем, как безумный глаз. Внутри – шесть
камер, по три с каждой стороны широкого центрального коридора, и каждая камера
почти вдвое больше камер в четырех других блоках. Причем все одиночные.
Отличные условия для тюрьмы (особенно в тридцатые годы), но обитатели этих
камер многое бы отдали, чтобы попасть в любую другую. Честное слово, они бы
дорого заплатили.
За все время моей службы в качестве надзирателя все шесть
камер не заполнялись ни разу – и слава Богу. Максимум – четыре, там были белые
и черные (в Холодной Горе среди ходячих мертвецов не существовало сегрегации по
расовому признаку), и все равно это напоминало ад.
Однажды в камере появилась женщина – Беверли Макколл. Она
была черная, как дама пик, и прекрасна, как грех, который у вас никогда не
хватит пороха совершить. Она шесть лет мирилась с тем, что муж бил ее, но не
могла стерпеть и дня его любовных похождений. Узнав, что муж ей изменяет, она
на следующий вечер подкараулила беднягу Лестера Макколла, которого приятели (а
может быть, и эта очень недолгая любовница) называли Резчик, наверху, на
лестнице, ведущей в квартиру из его парикмахерской. Она дождалась, пока он
расстегнет свой халат, а потом наклонится, чтобы неверными руками развязать
шнурки. И воспользовалась одной из бритв Резчика. За два дня перед тем, как
сесть на Олд Спарки, она позвала меня и сказала, что видела во сне своего
африканского духовного отца. Он велел ей отказаться от ее рабской фамилии и
умереть под свободной фамилией Матуоми. Ее просьба была такова зачитать ей
смертный приговор под фамилией Беверли Матуоми. Почему-то ее духовный отец не
дал ей имени, во всяком случае она его не назвала. Я ответил, что, конечно, тут
нет проблем. Годы работы в тюрьме научили меня не отказывать приговоренным в
просьбах, за исключением, конечно, того чего действительно нельзя. В случае с
Беверли Матуоми это уже не имело значения. На следующий день, примерно около
трех часов дня, позвонил губернатор и заменил ей смертный приговор пожизненным
заключением в исправительном учреждении для женщин «Травянистая Долина»:
сплошное заключение и никаких развлечений – была у нас такая присказка. Я был
рад, уверяю вас, когда увидел, как круглая попка Бев качнулась влево, а не
вправо, когда она подошла к столу дежурного.
Спустя лет тридцать пять, не меньше, я увидел это имя в
газете на страничке некрологов под фотографией худощавой чернокожей дамы с
облаком седых волос, в очках со стразами в уголках оправы. Это была Беверли.
Последние десять лет жизни она провела на свободе, говорилось в некрологе, и
она, можно сказать, спасла библиотеку небольшого городка Рейнз Фолз. Она также
преподавала в воскресной школе, и ее любили в этой тихой гавани. Некролог был
озаглавлен: «Библиотекарь умерла от сердечной недостаточности», а ниже мелкими
буквами, словно запоздалое объяснение: «Провела более 20 лет в тюрьме за
убийство». И только глаза, широко распахнутые и сияющие за очками с камешками
по углам, оставались прежние. Глаза женщины, которая даже в семьдесят с чем-то,
если заставит нужда, не раздумывая достанет бритву из стаканчика с
дезинфицирующим средством. Убийц всегда узнаешь, даже если они кончают жизнь
пожилыми библиотекарями в маленьких сонных городишках. И уж, конечно, узнаешь,
если провел с убийцами столько лет, сколько я. Всего один раз я задумался о
характере своей работы. Именно поэтому я и пишу эти строки.
Пол в широком коридоре по центру блока "Г" был
застелен линолеумом цвета зеленых лимонов, и то, что в других тюрьмах называли
Последней Милей, в Холодной Горе именовали Зеленой Милей. Ее длина была,
полагаю, шестьдесят длинных шагов с юга на север, если считать снизу вверх.
Внизу находилась смирительная комната. Наверху – Т-образный коридор. Поворот
налево означал жизнь – если можно так назвать происходящее на залитом солнцем
дворике для прогулок. А многие так и называли, многие так и жили годами без
видимых плохих последствий. Воры, поджигатели и насильники со своими
разговорами, прогулками и мелкими делишками.
Поворот направо – совсем другое дело. Сначала вы попадаете в
мой кабинет (где ковер тоже зеленый, я его все собирался заменить, но так и не
собрался) и проходите перед моим столом, за которым слева американский флаг, а
справа флаг штата. В дальней стене две двери: одна ведет в маленький туалет,
которым пользуюсь я и другие охранники блока "Г" (иногда даже Уорден
Мурс), другая – в небольшое помещение типа кладовки. Тут и заканчивается путь,
называемый Зеленой Милей.
Дверь маленькая, я вынужден пригибаться, а Джону Коффи
пришлось даже сесть и так пролезать. Вы попадаете на небольшую площадку, потом
спускаетесь по трем бетонным ступенькам на дощатый пол. Маленькая комната без
отопления с металлической крышей, точно такая же, как и соседняя в этом же
блоке. Зимой в ней холодно, и пар идет изо рта, а летом можно задохнуться от
жары. Во время казни Элмера Мэнфреда – то ли в июле, то ли в августе тридцатого
года – температура, по-моему, была около сорока по Цельсию.
