Я хочу, чтобы вы не забывали о Джоне Коффи, пока я не
закончу уже начатый рассказ, – о Джоне Коффи, лежащем на койке, о том Джоне
Коффи, кто боится темноты и наверняка не без причины, потому что в темноте его,
возможно, ожидают не только тени двух девочек с белокурыми волосами – уже не
маленькие девочки, а мстительные гарпии. О том Джоне Коффи, из глаз которого
все время бегут слезы, как кровь из раны, которая не затянется никогда.
Глава 7
И вот Вождь сгорел, а Президент ушел, но недалеко – всего в
блок "В", служивший домом для большинства из ста пятидесяти
обитателей Холодной Горы. Жизнь Президента продлилась на двенадцать лет. В
1944-м он утонул в тюремной прачечной. Но не в прачечной тюрьмы «Холодная
Гора», та была закрыта в 1933-м. Хотя мне кажется, заключенным все равно: стены
везде стены, а Олд Спарки столь же смертелен в небольшой каменной камере, как и
в помещении склада в Холодной Горе.
А Президента кто-то окунул лицом в чан с химическим
растворителем и подержал там. Когда охранники извлекли его, на нем лица уже не
было. Его опознали по отпечаткам пальцев. В общем, лучше бы ему умереть на Олд
Спарки, хотя тогда он не прожил бы еще двенадцать лет. Я сомневаюсь, что он
задумывался над этим, разве что в последнюю минуту своей жизни, когда его
легкие пытались вдыхать щелочной раствор для химчистки.
Кто это сделал, так и не узнали. К тому времени я уже не
работал в системе исправительных учреждений, но Харри Тервиллиджер написал об
этом в письме. «С ним расправились скорее всего потому, что он белый, – писал
Харри, – но все равно он получил свое. Я просто считаю, что у него была большая
отсрочка от казни, но в конце концов казнь состоялась».
После ухода Президента в блоке "Г" наступило
затишье. Харри и Дина временно перевели в другое место, и на Зеленой Миле
какое-то время оставались только Брут, Перси и я. Что на самом деле означало
Брут и я, потому что Перси был сам по себе. Просто поразительно, как этот
молодой человек ухитрялся все время ничего не делать. И довольно часто (но
только в отсутствие Перси) другие ребята приходили для того, чтобы
«потрепаться», как называл это Харри. В такие дни появлялся и мышонок. Мы
кормили его, и он сидел во время еды важный, как Соломон, глядя на нас
блестящими бусинками глаз.
Эти несколько недель были легкими и спокойными, даже
несмотря на большую, чем обычно, язвительность Перси. Но всему хорошему
приходит конец, и в дождливый июльский понедельник – я ведь говорил уже, что
лето было сырым и дождливым? – я сидел на койке в открытой камере в ожидании
Эдуара Делакруа.
Он пришел с неожиданным шумом. Дверь, ведущая в прогулочный
дворик, распахнулась, впустив пучок света, раздался беспорядочный звон цепей,
испуганный голос, бормочущий на смеси английского и южного американского с
французским (этот говор заключенные Холодной Горы называли «до баю»), и крики
Брута:
«Эй! А ну прекрати! Ради Бога! Прекрати, Перси!».
Я уже начал было дремать на койке Делакруа, но # вскочил, и
сердце мое тяжело заколотилось. Такого шума до появления Перси в блоке
"Г" практически не было никогда; он принес его с собой, как
неприятный запах.
– Давай иди, чертов французский педик! – орал Перси, совсем
не обращая внимания на Брута. Одной рукой он тащил человека ростом не больше
кегли. В другой руке Перси держал дубинку. Лицо его было красным, зубы
напряженно оскалены. Хотя выражение лица совсем не было несчастным. Делакруа
пытался идти за ним, но цепи на ногах мешали, и как быстро он ни старался
двигать ногами, Перси все равно толкал его быстрее. Я выскочил из камеры как
раз вовремя и успел поймать его, пока он не упал.
Перси замахнулся на него дубинкой, но я удержал его рукой.
Тут подбежал запыхавшийся Брут, такой же растерянный и недоумевающий, как и я.
– Не разрешайте ему больше меня бить, месье, – лепетал
Делакруа. – Силь ву пле, силь ву пле!
– Пустите меня к нему, пустите, – орал Перси, бросаясь
вперед. Он стал колотить дубинкой по плечам Делакруа. Тот с криком поднял руки,
а дубинка продолжала наносить удары по рукавам его синей тюремной рубашки. В
тот вечер я увидел его без рубашки, и синяки у этого парня шли по всему телу.
Видеть их было неприятно. Он был убийца и ничей не любимчик, но мы так не
обращались с заключенными в блоке "Г". По крайней мере, до прихода
Перси.
– Эй, эй! – заревел я. – А ну прекрати! Что это такое?
Я пытался встать между Перси и Делакруа, но это не очень
помогло. Дубинка Перси продолжала мелькать то с одной стороны от меня, то с
другой. Рано или поздно она зацепила бы и меня, и тогда бы прямо здесь в
коридоре началась драка, независимо от того, какие у него родственники. И если
бы я не смог за себя постоять, мне охотно помог бы Брут. В какой-то мере жаль,
что мы этого не сделали. Может быть, тогда то, что произошло потом, сложилось
бы иначе.
– Чертов педик! Я научу тебя, как распускать руки, вшивый
гомосек!
Бамс! Бамс! Бамс! Кровь потекла из уха Делакруа, и он
закричал. Я перестал его загораживать, схватил за одно плечо и втащил в камеру,
где он упал, скорчившись, на койку. Перси обошел вокруг меня и дал ему пинок
под зад – для скорости, можно сказать. Потом Брут его схватил – я имею в виду
Перси – за плечи и вытащил в коридор.
Я задвинул дверь камеры, потом повернулся к Перси, чувство
недоумения и потрясения боролись во мне с настоящей яростью. К тому времени
Перси уже работал здесь несколько месяцев – достаточно, чтобы мы все поняли,
что он нам не нравится, но тогда я впервые осознал, насколько он неуправляем.
Он стоял и глядел на меня не без страха – я никогда не сомневался,
что в душе он трус, – но все равно уверенный, что связи защитят его. В этом он
был прав. Я подозревал, что найдутся люди, не понимающие, как это может быть,
даже после всего, что я рассказал, но этим людям слова «Великая депрессия»
знакомы только по учебнику истории. Если бы вы жили в то время, для вас эти
слова значили гораздо больше: если вы имели постоянную работу, то сделали бы
что угодно, лишь бы сохранить ее.
Краска слегка сошла уже с лица Перси, но щеки все еще
пылали, а волосы, всегда зачесанные назад и лоснящиеся от бриолина, свесились в
беспорядке на лоб.
– Что это такое, черт побери? – воскликнул я. – На моем
блоке никогда – слышишь? – никогда не били заключенных!
– Этот ублюдок – педик, пытался полапать мой член, когда я
вытаскивал его из фургона, – заявил Перси. – Он еще заплатит за это, я ему
всыплю.
Я смотрел на него, не в состоянии найти слова от изумления.
Я не мог себе представить самого хищного гомосексуала на Божьем свете, кто бы
сделал то, что Перси только что описал. Подготовка к переселению в зарешеченную
квартиру на Зеленой Миле, как правило, не приводит даже самых аморальных
заключенных в сексуальное настроение.
