– Хэл, извини, я зайду позже, – начал я.
– Нет, – сказал он. – Пожалуйста, Пол. Зайди. Мне так нужно
сейчас с кем-нибудь поговорить, как никогда в жизни. Зайди и закрой дверь.
Я сделал, как он велел, забыв о своей боли впервые с тех
пор, как проснулся утром.
– У нее опухоль мозга, – сообщил Муре. – Врачи сделали
рентгеновские снимки. И этими снимками они очень довольны. Один из них сказал:
это, наверное, лучшие из всех, что есть. Собираются опубликовать их в каком-то
медицинском журнале в Новой Англии. Они сказали, что опухоль размером с лимон и
уходит вглубь, а там нельзя оперировать. Они предполагают, что она умрет к
Рождеству. Я ей не сообщил. Не представляю, как это сделать. Я не знаю, как мне
жить дальше.
Потом он заплакал, всхлипывая, и его рыдания вызвали во мне
жалость и своего рода страх: когда человек, умеющий владеть собой так, как Хэл
Муре, вдруг теряет самообладание, на это страшно смотреть. Я постоял, а потом
подошел к нему и положил руку на плечи. Он обнял меня обеими руками, как
утопающий, и стал рыдать у меня на животе. Позже, снова взяв себя в руки, он
извинился. Мурс старался глядеть мне в глаза, как человек, чувствующий, что ему
стыдно, и, может быть, так стыдно, что он не в состоянии это пережить.
Человек способен даже возненавидеть другого, если тот застал
его в таком состоянии. Я думаю, что Мурсу было не настолько плохо, но мне и в
голову не пришло говорить о деле, ради которого я, собственно, и пришел.
Поэтому, выйдя из кабинета, я отправился в блок "Г", а не обратно к
машине. Аспирин уже начал действовать, и боль внизу живота уменьшилась до тихой
пульсации. Я подумал, что как-нибудь переживу этот день, устрою Уортона, зайду
к Хэлу Мурсу после обеда и получу больничный на завтра. Я считал, что худшее
позади, без малейшей мысли о том, что самое плохое в этот день еще не началось.
Глава 11
«Мы подумали, что он все еще под действием наркотиков после
обследования», – сказал Дин поздно вечером. Его голос звучал тихо, хрипло и
отрывисто, словно лай, а на шее все ярче проступал темно-багровый синяк. Я
видел, что ему больно говорить, и хотел уже предложить бросить это дело, но
иногда бывает больнее молчать. Я понял, что сейчас как раз тот момент, и
промолчал. «Мы все думали, что он наколот наркоти-ками, правда?»
Харри Тервиллиджер кивнул. Даже Перси, сидевший в печальном
одиночестве, тоже кивнул.
Брут взглянул на меня, и наши глаза на мгновение
встретились. Мы думали одинаково о том, как это все произошло. Вот живет
человек, все делает по Святому Писанию, но вот одна ошибка и – хлоп! – на него обрушивается
небо. Они считали, что он наколот наркотиками, вполне обоснованное
предположение, но никто не спросил: а так ли это? По-моему, я еще кое-что
заметил в глазах Брута: Харри и Дин извлекут уроки из этой ошибки. Особенно
Дин, ведь он мог быть уже мертвецом. Перси не извлечет. Перси скорее всего не
сможет. Все, что остается Перси, – это сидеть в уголке и дуться, потому что он
опять оказался в дерьме.
За Буйным Биллом Уортоном в Индианолу отправи-лись семеро:
Харри, Дин, Перси, два охранника сзади (я забыл их имена, хотя уверен, что
когда-то знал), и еще два впереди. Они поехали на том, что мы называли
фургоном: «форд»-грузовик с фургоном со стальными стенками и пуленепробиваемым
стеклом. Он походил на помесь молоковоза с танком.
Харри Тервиллиджер был старшим в экспедиции. Он передал
бумаги шерифу графства (не Хомеру Крибусу, а другому такому же мужлану, как и
тот), который в свою очередь вручил им мистера Вильяма Уортона, просто
extraordinaire (выдающегося) возмутителя спокой-ствия, как выразился бы
Делакруа. Униформу заклю-ченного Холодной Горы передали заранее, но ни шериф,
ни его ребята не побеспокоились одеть в нее Уортона, оставив эту работу моим
ребятам. Уортон оказался в хлопчатобумажной больничной пижаме и дешевых
шлепанцах, когда они впервые встретили его на втором этаже больницы.
Это был щуплый паренек с узким прыщавым лицом и копной
длинных спутанных белокурых волос. Из спу-щенных пижамных штанов торчал его
тоже узкий и тоже прыщавый зад. Эту его часть Гарри и остальные увидели раньше
всего, потому что, когда пришли, Уортон стоял у окна и смотрел на стоянку
машин. Он не повернулся, а так и стоял, держа одной рукой шторы, молчаливый,
как кукла, пока Харри ругал шерифа за то, что поле-нились напялить на Уортона
тюремную робу, а шериф графства вещал – как и все графское начальство, – о том
что входит в его обязанности, а что нет.
Когда Харри это надоело (а я думаю, что очень скоро), он
приказал Уортону повернуться. Тот повино-вался. Парень был похож, по словам
Дина, говорящего хриплым, лающим сдавленным голосом, на одного из тысячи сельских
жителей, прошедших через Холодную Гору за годы нашей работы. Иногда вы
обнаруживаете у них склонность к трусости, особенно если они стоят спиной к
стенке, но чаще всего в них нет ничего, кроме злобы и тупости, потом еще
большей злобы и еще большей тупости. Некоторые усматривают благород-ство в
людях типа Билли Уортона, но я не отношусь к таким. Крыса тоже будет драться,
если ее загнать в угол. В лице этого человека, казалось, не больше
индивидуальности, чем в его прыщеватой заднице, так сказал нам Дин. Его
подбородок был безвольным, глаза отсутствующие, плечи опущены, руки дрожали.
Похоже, что ему вкололи морфий, типичный наркоман и шизик, они таких видели не
раз.
В этом месте Перси опять грустно кивнул.
– Надевай, – приказал Харри, указывая на тюремную робу,
лежащую на кровати. Ее уже достали из коричневой бумаги, но больше не трогали,
она была сложена так, словно только из прачечной: белые хлопчатобумажные трусы
торчали из одного рукава, а пара белых носков – из другого.
Уортон вроде бы проявил готовность повиноваться, но без
посторонней помощи не очень получалось. Он надел трусы, но когда взялся за
брюки, то все время попадал двумя ногами в одну штанину. В конце концов Дин
помог ему сунуть ноги туда, куда надо, натянул брюки, застегнул ширинку и пояс.
Уортон стоял и даже не пытался помогать, видя, что Дин делает все за него. Он
тупо смотрел через комнату, опустив руки, и никому в голову не пришло, что
парень притворяется. Не для того, чтобы попытаться убежать (по крайней мере я
не верю в это), а только для того, чтобы доставить максимум неприят-ностей в
подходящий момент.
Бумаги были подписаны. Вильям Уортон, бывший собственностью
графства после ареста, перешел в собственность штата. Его провели по черной
лестнице через кухню в окружении охранников в синей форме. Он шел, опустив
голову, и его руки с длинными пальцами дрожали. Первый раз, когда упала его
кепка, Дин надел ее на него. Во второй раз он просто сунул кепку к себе в
задний карман. Уортон имел еще один шанс устроить неприятность в задней части
фургона, когда его заковывали, но он им не воспользовался. Если он и хотел (я
даже сейчас не уверен хотел ли он, а если хотел, то насколько сильно), то,
наверное, думал, что там слишком мало места и чересчур много народа, чтобы
вызвать соответствующий шум. Поэтому дальше он ехал в цепях: одна между
лодыжек, а другая, как оказалось, слишком длинная, – между кистями.
