Он покрутил головой: направо, налево, назад. Коффи не знал,
как он помог (как вылечил), а его простецкое лицо говорило о том, что ему
наплевать, как это получилось, все равно что мне было безразлично, какова
механика бега, когда я шел первым последние пятьдесят метров двухмильного
забега в честь Дня Независимости. Я хотел спросить, откуда он узнал, что я
болен, но не стал, потому что в ответ получил бы точно такое же отрицательное движение
головой. Где-то я вычитал фразу, которую все время помню: что-то про «загадку,
окутанную тайной». Именно это и представлял собой Джон Коффи, и спать по ночам
он мог только потому, наверное, что ему было все равно. Перси называл его
«идиот», жестоко, но не так далеко от истины. Наш великан знал свое имя, знал,
что оно пишется иначе, чем напиток, и это все, что ему хотелось знать.
И, словно подчеркнув это мне еще раз, он намеренно покачал
опять головой, потом лег на койку, положив сло-женные ладони под левую щеку,
как подушку, и отвер-нулся к стене. Ступни его свисали с койки, но его это
нисколько не волновало. Рубашка на спине задралась кверху, и я увидел шрамы,
исполосовавшие кожу.
Я вышел из камеры, закрыл замки, потом посмотрев на
Делакруа, который, вцепившись руками в прутья решетки, глядел на меня с
беспокойством. А может, даже со страхом. Мистер Джинглз восседал у него на
плече, и его светлые усики шевелились.
– Что этот черный человек делал с тобой? – прошептал
Делакруа. – Это что у него, амулет? Он приложил к тебе амулет? – Странный
французский акцент рифмовал «амулет» и «туалет».
– Я не понимаю, о чем ты говоришь, Дэл.
– Понимаешь, черт бы тебя побрал! Посмотри на себя! Весь
переменился! Даже походка изменилась, босс!
Наверное, и вправду моя походка стала другой. Я не ощущал
боли в паху, чувствуя вместо этого умиротворение, близкое к восторгу, – тот,
кто хоть раз страдал от сильной боли, а потом выздоровел, понимает, о чем речь.
– Все в порядке, Дэл, – настаивал я. – Джону Коффи просто
приснился кошмарный сон, вот и все.
– Он колдун с амулетом! – с горячностью произнес Делакруа.
На верхней губе у него выступили капельки пота. Дэл не так много видел, но ему
хватило, чтобы перепугаться до смерти. – Он приносит несчастье.
– Почему ты так думаешь?
Делакруа взял мышонка на ладонь. Он прикрыл его другой
ладонью и поднес к своему лицу. Потом вынул из кармана кусок розового мятного
леденца. Протянул его мышонку, но тот сначала не обратил на леденец внимания, а
вытянул шею, принюхиваясь к дыханию человека, словно вдыхая аромат цветов. Его
бусинки-глаза были полуприкрыты и на мордочке написано выражение восторга,
Делакруа поцеловал его в носик, и мышонок позволил себя поцеловать. Потом он
взял предложенный кусочек леденца и принялся жевать. Делакруа смотрел на него
несколько секунд, затем перевел взгляд на меня. И я сразу понял.
– Тебе мышонок сказал, – произнес я. – Так?
– Oui.
– Так же, как прошептал свое имя?
– Да, он шепнул его мне на ухо.
– Ложись, Дэл, – предложил я. – Отдохни. Все эти шептанья,
наверное, тебя утомили. – Он сказал что-то еще, должно быть, осудил за то, что
не верю ему. Его голос снова долетал как бы издалека. А когда я вернулся к
столу дежурного, мне казалось, что я не иду, а плыву или вообще это камеры
плывут мимо меня с обеих сторон, передвигаясь на потайных колесах.
Я хотел было сесть, как обычно, но на полпути мои колени
подкосились, и я свалился на голубую подушку, которую год назад Харри принес из
дома и положил на сиденье. Если бы стул стоял чуть дальше, я плюхнулся бы прямо
на пол, не успев сосчитать до трех.
Вот так и сидел, не ощущая никакой боли в паху, где еще
десять минут назад горел лесной пожар.
«Я помог вам, правда?» – сказал Джон Коффи, и это было правдой,
мое тело это подтверждало. Но умиротворения в моей душе не наступило. Этому он
совсем не помог.
Мой взгляд упал на стопку бумаг под жестяной пепельницей на
углу стола. На верхней стояло: «Отчет по блоку», а где-то посередине была
графа, озаглавленная «Отчет о необычных происшествиях». Я заполню ее вечером,
когда начну составлять рапорт о ярком и шумном прибытии Вильяма Уортона. Но
нужно ли рассказывать, что произошло со мной в камере Джона Коффи? Я
представил, как беру карандаш" тот, чей кончик всегда облизывал Брут, и
вывожу одно слово крупными прописными буквами: ЧУДО.
Это, наверное, выглядело смешно, но вместо того, что-бы
улыбаться, я вдруг почувствовал, что сейчас заплачу. Я закрыл лицо руками,
прижав ладони ко рту, чтобы сдержать рыдания: мне не хотелось опять пугать
Дэла, когда он только-только начал успокаиваться. Но рыданий не было, как не
было и слез. Через несколько секунд я отнял руки от лица и сложил их на столе.
Не знаю, что я чувствовал, но в моей голове жила единственная ясная мысль, чтобы
никто не вернулся в блок, пока я не возьму себя в руки. Я боялся того, что они
смогут увидеть на моем лице.
Я придвинул к себе бланк отчета. Я хотел подождать, пока
успокоюсь, чтобы написать о том, как мой последний «проблемный ребенок» чуть не
задушил Дина Стэнтона, но бюрократические штуки вполне мог заполнить сейчас. Я
боялся, что мой почерк тоже будет смешным – дрожащим, но писал, как обычно.
Через пять минут я положил карандаш и пошел в туалет рядом с
моим кабинетом. В общем-то, не сильно
и хотелось, но, думаю, мне не терпелось проверить, что же
случилось со мной! Стоя в ожидании, когда потечет, я предчувствовал, что будет
больно, как утром, когда казалось, будто из меня выходят мелкие осколки стекла,
и то, что он сделал, в конце концов окажется всего лишь гипнозом, просто
временным облегчением.
Боли я не почувствовал, а моча оказалась чистой, без
признаков гноя, Я застегнул брюки, потянул за цепочку и вернулся к столу
дежурного продолжать работу.
Я знал, что произошло. Наверное, знал это даже тог-да, когда
пытался убедить себя, что был под гипнозом. Я получил исцеление, настоящее,
чудесное, от Всемогу-щего Бога. Еще мальчиком, посещая всякие баптистские или
пятидесятницкие церкви, которые почитались моей матерью и сестрами в определенный
месяц года, я на-слушался разных историй о чудесных исцелениях. Не все я
принимал на веру, но многим людям верил. Один из них – мужчина по имени Рой
Делфинс, живший непо-далеку от нас со своей семьей, когда мне было лет шесть.
Делфинс случайно отрубил топором пальчик своему ма-ленькому сыну, когда тот
неосторожно положил руку на полено, которое держал, помогая отцу рубить дрова.
Рой Делфинс сказал, что почти протер ковер коленями в мо-литвах осенью и зимой,
а весной пальчик прирос снова. Даже ноготь стал расти. Я поверил Рою Делфинсу,
когда тот свидетельствовал об этом во время празднования в четверг вечером. В
том, что он говорил, чувствовалась неподдельная искренность; он стоял, засунув
руки в кар-маны комбинезона, и не поверить ему было невозможно. Когда палец
начал прирастать, его сначала покалывало, палец не давал спать ночью, говорил
Рой Делфинс, но он знал, что это божественное покалывание, и терпел, Молитесь
Иисусу, Отче наш, сущий на Небесах.
