Он опять кивнул.
– Здесь тихо, парень, не так как в других блоках. Здесь
только ты и Делакруа. Ты не будешь работать, в основном будешь сидеть. Хватит
времени все хорошенько обдумать. – Даже слишком много времени, но я не сказал
этого. – Иногда мы включаем радио, если все в порядке. Любишь слушать радио?
Он кивнул, но как-то неуверенно, словно не зная, что это
такое. Позже я узнал, что в некотором роде так оно и есть. Коффи узнавал вещи,
с которыми сталкивался прежде, но потом их забывал. Он знал персонажей из
«Воскресенья нашей девушки» («Our #Gal Sunday»), но не мог вспомнить, что с
ними произошло в конце.
– Будешь хорошо себя вести – станешь вовремя есть, никогда
не попадешь в одиночку в дальнем коридоре и не наденешь этой холщовой робы с
застежкой на спине. У тебя будут двухчасовые прогулки во дворике с четырех до
шести, кроме субботы, когда все остальные наши обитатели играют в футбол.
Посещения по воскресеньям после обеда, если, конечно, есть кто-то, кто захочет
тебя навестить. Есть?
Он покачал головой.
– Никого, босс.
– Ну, может быть, твой адвокат.
– Я думаю, что больше его не увижу, – сказал он. – Мне его
предоставили на время. Я не думаю, что он найдет дорогу сюда.
Я пристально посмотрел на него, пытаясь понять, шутит ли он,
но Коффи говорил серьезно. Да я и не ожидал другого. Прошения не для таких, как
Джон Коффи, во всяком случае в то время. Им давали день в суде, а потом мир
забывал о них, пока в газете не появлялись строчки, что такой-то имярек принял
в полночь немного электричества. Но людей, у которых были жена, дети или друзья
и которые ожидали воскресенья, легче контролировать, если вообще их надо было
контролировать. В данном случае проблемы нет, и хорошо. Ведь он, черт возьми,
такой громадный.
Я немного поерзал на койке, а потом решил, что, возможно,
если встать, полегчает в нижней части живота, и я поднялся. Он почтительно
отошел от меня и сложил руки на груди.
– Легко тебе здесь будет, парень, или тяжело – все зависит
от тебя. Я тут для того, чтобы сказать: ты можешь облегчить жизнь и всем нам,
потому что все равно, конец один. Мы станем обращаться с тобой так, как ты
заслуживаешь. Вопросы есть?
– Вы оставляете свет после отбоя? – спросил он сразу, словно
только ждал случая.
Я уставился на него. Я слышал много странных вопросов от
вновь прибывших в блок "Г" – однажды меня спросили даже о размере
груди у моей жены, – но таких вопросов не задавали.
Коффи улыбался чуть смущенно, словно понимая, что мы сочтем
это глупостью, но не мог сдержаться.
– Мне иногда немного страшно в темноте, – объяснил он, –
особенно в незнакомом месте.
Я взглянул на него – на всю его огромную фигуру – и
почувствовал странную жалость. Да, они могли вызывать сочувствие, ведь мы их не
видели с худшей стороны, когда ужасы выскакивали из них, словно демоны в
кузнице.
– Да, здесь довольно светло всю ночь, – сказал я. – Половина
лампочек в Миле горит с девяти вечера до пяти утра. – Потом до меня дошло, что
Коффи не имеет ни малейшего понятия о том, что я говорю: он не отличит Зеленую
Милю от тины в реке Миссисиппи, и поэтому показал: – Там, в коридоре.
Он кивнул с облегчением. Я не уверен, представлял ли он, что
такое коридор, но он мог видеть двухсотваттовые лампочки в сетчатых плафонах.
И тогда я сделал то, чего никогда не позволял себе с
узниками. Я протянул ему руку. Даже сейчас не знаю, почему я это сделал. Может,
потому что он спросил про лампочки. Харри Тервиллиджер просто остолбенел,
честное слово. Коффи взял мою руку с удивительной нежностью, и она исчезла в
его ладони. И на этом все было кончено. Еще одна бабочка в моей морилке. Мы
закончили.
Я вышел из камеры. Харри задвинул дверь и закрыл оба замка.
Пару секунд Коффи стоял неподвижно, словно не зная, что делать дальше, потом
сел на койку, уронил громадные руки между колен и опустил голову, как человек,
который скорбит или молится. Он что-то сказал своим странным, с южным акцентом
голосом. Я услышал это очень ясно, и хотя не много знал о том, что он совершил
– да многого знать и не надо, чтобы кормить и ухаживать за ним, пока не придет
срок заплатить за все, – меня до сих пор пробирает дрожь.
– Я ничего не мог поделать, босс, – произнес он. – Я пытался
вернуть все назад, но было слишком поздно.
Глава 3
– У тебя будут неприятности из-за Перси, – сказал Харри,
когда мы возвращались по коридору в мой кабинет. Дин Стэнтон, как бы третий в
моей команде, хотя у нас не было какой-то подчиненности внутри (Перси исправил
бы это положение в момент), сидел за моим столом и заполнял бумаги – до этой
работы у меня редко доходили руки. Он едва взглянул на нас, когда мы вошли,
просто протер стеклышки очков большими пальцами и снова уткнулся в бумаги.
– У меня были неприятности с этим стукачом с самого первого
дня, – ответил я, осторожно оттягивая, брюки от паха и подмигивая. – Ты слышал,
что он орал, пока вел этого верзилу вниз?
– Нет, – сказал Харри, – я сидел здесь, а отсюда плохо
слышно.
– Я был в туалете и ясно слышал, – отозвался Дин. Он вытащил
лист бумаги, посмотрел на свет (я увидел кольцо от кофейной чашки на
отпечатанном тексте), потом бросил его в корзину. – «Мертвец идет». Наверное,
вычитал это в своих любимых журналах.
Наверное, так и было. Перси Уэтмор – заядлый любитель
журналов «Аргоси», «#С гэг» и «Мужские приключения». Почти в каждом номере
печатался тюремный рассказ, и Перси читал их с жадностью, будто ученый, ведущий
исследования. Он словно не знал, как вести себя, и пытался найти ответ в этих
журналах. Перси появился после казни Энтони Рея, убийцы с топором, и не
участвовал в казни, хотя и наблюдал за действием из аппаратной комнаты.
– Он знает, к кому обратиться, – сказал Харри, – у него есть
связи. Тебе придется отвечать за то, что отправил его с блока, и за то, что
хотел заставить сделать какую-то реальную работу.
– Не думаю. – Я и вправду не думал... но надеялся. Били Додж
не из тех, кто станет терпеть, когда человек ничего не делает, а только
смотрит. – Мне сейчас интереснее этот большой парень. Будут у нас с ним
неприятности или нет?
Харри покачал в ответ головой.
– Он был кроткий, как ягненок на суде в Трапингус Каунти, –
подал голос Дин. Он снял свои очки без оправы и стал тереть о жилетку. –
Конечно, они навесили на него цепей больше, чем Скрудж видел на призраке Марли,
но он мог бы их стряхнуть к чертовой матери, если бы захотел. Это игра слов,
сынок.
