Так оно и случилось. Когда на следующий вечер в девять часов
мы привели его обратно в камеру, он был тих, бледен и вроде бы покорен. Он шел,
опустив голову, и уже не пытался никого задеть, когда сняли смирительную
рубашку, Уортон безразлично смотрел на меня, когда я говорил, что в следующий
раз будет то же самое, и ему надо подумать, сколько времени он хочет провести,
писая в штаны и кушая детское питание из ложечки.
– Я буду хорошо себя вести, босс, я понял урок, – прошептал
он слабым голосом, когда мы запирали его снова в его камеру. Брут посмотрел на
меня и подмигнул.
На следующий вечер Вильям Уортон, называющий себя Крошка
Билли и никогда – Джон Лоу Буйный, Билл Хайкок, купил шоколадный рожок у
старика Тут-Тута. Такое Уортону было строжайше запрещено, но охрана после обеда
состояла из временных, я уже говорил об этом, поэтому сделка состоялась. Сам
Тут тоже прекрасно знал о запрете, но для него тележка с продуктами всегда была
источником дохода, а деньги, как известно, не пахнут.
Ночью, когда Брут обходил камеры, Уортон стоял у двери. Он
подождал, пока Брут взглянет на него, а потом хлопнул ладонями по надутым щекам
и выстрелил густой и удивительно длинной струей шоколадной жижи прямо ему в
лицо. Уортон запихал себе в рот шоколадный рожок целиком, держал его, пока тот
не растворился, а потом мусолил, как жевательный табак.
Уортон с вымазанным шоколадом подбородком пова-лился на свою
койку, задирая ноги и хохоча, показывая пальцем на Брута, на лице которого
шоколада было куда больше.
– Ха-ха, Черный Самбо, сэр, босс, как поживае-те? – хохотал
Уортон, держась за живот. – Господи, если бы это было дерьмо! Как жаль, что это
не дерьмо! Если бы у меня было хоть немного.
– Сам ты дерьмо, – проревел Брут, – А теперь, со-бирай
чемоданы, сейчас опять отправишься в свой лю-бимый туалет.
Уортона снова запаковали в смирительную рубашку, и опять мы
затащили его в комнату с мягкими стенками. На этот раз на два дня. Иногда мы
слышали доносившиеся оттуда ругательства, обещания, что он станет хорошим, что
он образумится и будет хорошим, что ему нужен врач, что он умирает. Но чаще
всего, Уортон все-таки молчал. Молчал, когда мы его выводили, и опять понуро
шел, опустив голову, глядя перед собой и не отвечая, когда Харри говорил ему:
– Запомни, все зависит от тебя.
Какое-то время он вел себя нормально, а потом придумывал
что-то еще. Почти все, что он пытался выкинуть, делали и до него (разве что
этот трюк с шоколадным рожком, даже Брут признал его оригиналь-ным), но его
настойчивость пугала. Я боялся, что рано или поздно кто-нибудь допустит
оплошность, и тогда придется дорого заплатить. А такое положение могло
сохраняться еще долго, потому что где-то у Уортона был адвокат, обивающий
пороги и доказывающий всем, как это неправильно убивать парня, у которого
молоко на губах еще не обсохло... и который, между прочим, белый, как старый
Джефф Дэвис. Жаловаться на это было бесполезно, ведь уберечь Уортона от
электрического стула входило в обязанности адвоката. А беречь его в надежном
месте входило в наши обязанности. И в конце концов, адвокат там или не адвокат,
а Олд Спарки Уортону не миновать.
Глава 6
Именно на этой неделе Мелинда Мурс, жена начальника тюрьмы,
вернулась домой из Индианолы. Докторам она уже была не нужна: они получили свои
новомодные рентгеновские снимки опухоли, отметили в истории болезни слабость ее
руки и невыносимые боли, мучившие ее тогда уже почти постоянно, – и на этом
закончили. Они дали ее мужу кучу таблеток с морфием и отправили Мелинду домой
умирать. Хэл Мурс взял больничный, ненадолго, в те дни длинных отпусков не
давали, на сколько мог, чтобы хоть как-то помочь ей.
Дня через три после возвращения Мелинды домой мы с женой
поехали ее навестить. Я позвонил заранее, и Хэл сказал: хорошо, приезжайте, у
Мелинды сегодня неплохой день, и она будет рада вас видеть.
– Терпеть не могу таких визитов, – заметил я Дженис, когда
мы подъезжали к домику, где Мурсы прожили почти всю свою совместную жизнь.
– Никто не любит, дорогой, – ответила она и погладила меня
по руке. – Мы поддержим ее, и ей станет легче.
– Я надеюсь.
Мелинду мы увидели в гостиной, она сидела в лучах не по
сезону теплого октябрьского солнца, и первое, что меня поразило: она похудела
килограммов на сорок. Конечно же, это было не так, если бы она настолько
похудела, то вряд ли сидела бы здесь, но мой мозг так отреагировал на то, что
увидели глаза. Обтянутый кожей череп, а кожа – цвета пергамента. Под глазами
были темные круги. И впервые за столько лет я увидел, что она сидит в
кресле-качалке без работы на коленях: ни лоскутов для одеяла, ни полосок ткани
для плетения ковриков. Она просто сидела. Как в ожидании поезда.
– Мелинда, – мягко произнесла моя жена. Я думаю, она была
потрясена не меньше, а скорее больше, чем я, но перенесла это стойко, как могут
некоторые женщины. Она подошла к Мелинде, присела около ее кресла-качал-ки и
взяла за руку. В этот момент мой взгляд упал на синий ковер перед камином. Мне
пришло в голову, что он должен быть зеленоватым, потому что теперь эта ком-ната
превратилась в подобие Зеленой Мили.
– Я привезла тебе чай, – сказала Джен. – Я сама его
составляла. Замечательный снотворный чай. Я оста-вила его в кухне.
– Спасибо тебе, дорогая, – проговорила Мелинда. Ее голос был
усталым и бесцветным.
– Как ты себя чувствуешь, дорогая? – спросила жена.
– Уже лучше, – отозвалась Мелинда безразличным скрипучим
голосом, – Не так, чтобы прямо пуститься в пляс, но по крайней мере сегодня нет
боли. Врачи дали мне таблетки от головной боли. Иногда они помогают.
– Это неплохо, ведь правда?
– Да, но я ничего не могу держать. Что-то случилось с моей
рукой. – Она подняла ее, посмотрела на нее так, словно никогда не видела
раньше, потом снова опустила себе на колени. – Что-то случилось... со мной
вообще. – Она беззвучно заплакала, и я вспомнил поэтому Джона Коффи. И в моей
голове снова зазвенели его слова: «Я ведь помог, правда? Я ведь помог,
правда?». Как стишок, от которого никак не отвяжешься.
Вошел Хэл. Он обнял меня за плечи, и я обрадовался этому,
можете мне верить, мы пошли в кухню, и он налил мне полрюмки самогона,
крепко-го, свежего, только что привезенного откуда-то из села. Мы сдвинули
рюмки и выпили. Напиток обжигал горло, как нефть, но ощущение в желудке было
божественным. Хотя, когда Мурс протянул мне кружку, словно спрашивая, не
повторить ли, я отрицательно покачал головой. Буйный Билл Уортон был избавлен
от смирительных средств, по крайней мере в данный момент, – и было бы небезопасно
находиться рядом с ним со слегка затуманенной алкоголем головой. Даже если нас
разделяла решетка.
