Я прошел через кухню, остановившись, чтобы попросить пару
поджаренных кусочков хлеба у одной из поварих с сонными глазами, а потом вышел.
Я пересек поле для крокета, потом заросшее сорняками небольшое поле для гольфа.
За ним начинался небольшой лес, где между двух заброшенных и тихо разрушающихся
сараев проходила узенькая тропинка. Я медленно шел по этой тропинке,
прислушиваясь к слабому шороху дождя в соснах и жуя потихоньку кусочек жареного
хлеба оставшимися зубами. Ноги у меня болели, но эта боль была не сильной, а
вполне переносимой. Так что в общем мне было хорошо! Я вдыхал влажный серый
воздух во всю силу легких, вкушая его, как пищу.
Добредя до второго из этих старых сараев, я зашел в него
ненадолго и там сделал свое дело.
Когда через двадцать минут я возвращался по тропинке обратно,
то почувствовал, как червячок голода начинает шевелиться у меня в животе, и
подумал, что съел бы, пожалуй, что-нибудь посущественней, чем поджаренный хлеб.
Тарелку овсянки, а может, даже глазунью с сосиской. Я люблю сосиски, всегда
любил их, но сейчас, если съедаю больше одной, страдаю расстройством желудка.
Хотя одну вполне можно. А потом, когда желудок наполнится, а влажный воздух все
еще будет освежать мой ум (я так надеялся!), я пойду в солярий и напишу о казни
Эдуара Делакруа. Я постараюсь писать как можно быстрее, чтобы не потерять
смелость.
Переходя через поле для крокета, я думал о Мистере Джинглзе,
о том, как Перси Уэтмор наступил на него и сломал ему хребет и как Делакруа
кричал, когда понял, что его враг сделал, – и я не заметил Брэда Долана,
стоящего под козырьком, пока он не схватил меня за руку.
– На прогулку ходил, Поли? – спросил он. Я отшатнулся от
него и отдернул руку. Отчасти это объяснялось тем, что я не ожидал этого –
любой вздрогнул бы от неожиданности, – но отчасти еще и другим. Я как раз думал
о Перси Уэтморе, помните, именно его мне напоминал Брэд. И тем, что Брэд всегда
ходил с книжкой в кармане (у Пер-си был приключенческий журнал для мужчин, а у
Брэда книжка идиотских анекдотов, которые смешны только для тупых и злых), и
тем, что он все время изображал себя Королем Дерьма из Горы Помета, но больше
всего тем, что он был труслив и любил делать больно.
Я увидел, что он только что приступил к работе, даже не
переоделся в обычный белый халат. На нем были джинсы и модная ковбойская
рубашка. В одной руке он держал остатки рулета, взятого на кухне. Он стоял и ел
под козырьком, чтобы не промокнуть. И чтобы наблюдать за мной, теперь я в этом
не сомневаюсь. Еще я уверен в том, что мне нужно опасаться мистера Брэда
Долана. Он не очень меня любит. Не знаю почему, но я так и не узнал, за что
Перси Уэтмор так не любил Делакруа. «Не любил» еще мягко сказано. Перси
ненавидел Дэла с самой первой минуты, когда маленький французик прибыл на
Зеленую Милю.
– Что это за накидка на тебе, Поли? – спросил Брэд,
встряхивая ее воротник. – Это не твоя.
– Я взял ее в коридоре возле кухни. – Я терпеть не мог,
когда Брэд называл меня Поли, и, по-моему, он это знал, но будь я проклят, если
доставлю ему удовольствие и покажу это. – Там их целый ряд, Я ее не испортил,
правда же? В конце концов, они сделаны для дождя.
– Но они сделаны не для тебя, Поли, – сказал он и еще раз
дернул воротник. – Вот в чем дело. Эти дождевики для сотрудников, а не для
проживающих.
– Я все равно не понимаю, кто при этом пострадал.
Он ехидно улыбнулся.
– Речь не идет о том, кто пострадал. Речь о правилах. Что за
жизнь была бы без правил? Поли, Поли, Поли. – Он покачал головой, словно от
одного моего вида ему не хотелось жить. – Ты, наверное, думаешь, что такому
старперу, как ты, уже не надо думать о правилах. Но в этом ты очень ошибаешься,
Поли.
Улыбается мне. Не любит меня. Может, даже ненавидит. Но
почему? Я не знаю. Иногда на вопрос «почему» нет ответа. И это страшно.
– Ну хорошо, извините, что я нарушил правила, – сказал я.
Слова прозвучали жалобно и слегка испуганно, и я ненавидел себя за это, но я
стар, а старые люди легко пугаются. Очень легко.
Брэд кивнул.
– Извинения принимаются. А теперь повесь накид-ку на место.
Нечего тебе гулять под дождем. Особенно в лесу. А вдруг ты поскользнешься,
упа-дешь и сломаешь себе бедро? Кто тогда потащит твои старые кости наверх?
– Я не знаю. – Мне уже хотелось уйти от него. Чем больше я
его слушал, тем больше он напоминал мне Перси. Вилли Уортон, сумасшедший,
появившийся на Зеленой Миле осенью тридцать второго, как-то схватил Перси и так
напугал, что тот намочил в штаны, «Только попробуйте кому-нибудь рассказать, –
сказал потом Перси нам всем. – Вы все тут же окажетесь в очередях за хлебом». И
теперь, через столько лет я почти слышал, как Брэд Долан произносит те же слова
тем же самым тоном. Словно, описывая эти старые времена, я отомкнул какую-то
необъяснимую дверь, соединяющую прошлое и настоящее: Перси Уэтмора с Брэдом Доланом,
Дженис Эджкум с Элен Коннелли, тюрьму «Холодная Гора» с домом для престарелых
«Джорджия Пайнз». И только из-за этого я не смогу заснуть сегодня ночью.
Я попытался пойти к кухонной двери, и Брэд снова схватил
меня за руку. Я не знаю, как первый раз, но теперь он делал это сознательно,
чтобы причинить боль. Его глаза бегали по сторонам – он желал убедиться, что в
утренней сырости никого поблизости нет и никто не увидит, как он оскорбляет
одного из тех стариков, за которым должен ухаживать.
– Что ты делал там, на тропинке? – спросил он. – Я знаю, ты
ходишь туда не для того, чтобы мастурбировать, эти дни для тебя давно миновали,
поэтому признавайся, что ты там делаешь?
– Ничего. – Я сказал себе, что нужно сохранять спокойствие и
не показывать, как мне больно; спокойно, ведь он упомянул лишь тропинку, он не
знает про сарай. – Я просто гулял. Проветривал мозги.
– Слишком поздно, Поли. Твои мозги уже никогда не станут
ясными. – Он снова сжал мою худую старческую кисть, перемещая хрупкие кости,
глаза его постоянно бегали из стороны в сторону, чтобы знать, что он в
безопасности. Брэд не боялся нарушать правила, он только боялся, что его
поймают, когда он нарушает их. И в этом тоже походил на Перси Уэтмора, который
никогда не давал вам забыть, что он племянник губернатора. – Ты такой старый,
просто чудо, как ты еще помнишь, кто ты такой. Ты слишком, чертовски стар. Даже
для этого музея. Ты мне действуешь на нервы, Поли.
– Пусти меня, – сказал я, стараясь, чтобы голос не звучал
жалобно. И не просто из гордости. Я думал, что это может возбудить его, как
запах пота нервную собаку, которая обычно только рычит, и она кусает. И я
вспомнил журналиста, писавшего о Джоне Коффи. Этот репортер – ужасный человек
по фамилии Хэммерсмит. Самое ужасное в кем было то, что он не знал, что он
ужасен.
Вместо того, чтобы меня отпустить, Долан снова сжал мою
кисть. Я застонал. Я не хотел, но ничего не мог поделать. Боль пронзила меня
насквозь до самых лодыжек.
