Шустер слушал поток сдавленных от слез слов Дэла
по-французски, кивал, словно он отлично все понял, и похлопывал Дэла по спине.
Он посмотрел на меня через плечо маленького французика и сказал:
– Из того, что он говорят, хорошо, если я понимаю четверть.
– Это неважно, – проворчал Брут.
– Я тоже так думаю, сынок, – ответил Шустер с улыбкой. Он
был лучшим из священников, и теперь я подумал, что совсем ничего не знаю о его
судьбе. Надеюсь, что вопреки всему он смог сохранить веру.
Он помог Дэлу опуститься на колени и сложил руки в молитве.
Делакруа сделал то же самое.
– Отче наш, сущий на небесах, – начал Шустер по-французски,
и Делакруа повторял вместе с ним. Они читали «Отче наш» вместе на плавно
звучавшем, журчащем языке до самого конца, до слов «но избави нас от лукавого,
аминь». К этому времени слезы почти перестали бежать из глаз Дэла, да и сам он
заметно успокоился. Затем последовали стихи из Библии (на английском), в том
числе и старинный мотив о спокойных #йодах. Закончив читать. Шустер хотел
встать, но Дэл потянул его за рукав и произнес что-то по-французски. Шустер
внимательно слушал, нахмурясь. Потом ответил. Дэл проговорил что-то еще, а
потом только смотрел с надеждой.
Шустер обратился ко мне:
– Он хочет прочитать еще одну молитву. Я не могу ему помочь
по причине моей веры. Как вы думаете, пусть читает?
Я посмотрел на часы на стене и увидел, что уже без
семнадцати минут полночь.
– Да, – сказал я, – но только побыстрее. Мы должны
придерживаться графика.
– Хорошо. – Он повернулся к Делакруа и кивнул. Дэл закрыл
глаза, словно для молитвы, но секунду не говорил ничего. Напряженные морщины
прорезали его лоб, и у меня появилось чувство, что этот человек ищет где-то
далеко в мозгу забытую кладовку, где лежит предмет, которым не пользовались
много-много лет. Я опять посмотрел на часы и уже было открыл рот, чтобы что-то
сказать, но Брут дернул меня за рукав и покачал головой.
И тогда Дэл начал мягко и быстро говорить на американском
французском, таком округлом, мягком и нежном, как грудь молодой женщины:
– О Мария, приветствую вас, Мария всемилостивей-шая. Господь
Бог с вами, вы – святая из всех женщин и Господь Бог Иисус, плод вашего чрева,
святой. – Он снова заплакал, но, по-моему, не замечая этого. – Пресвятая Мария,
мать моя, Богородица, помолитесь за меня, помолитесь за всех нас, грешных,
теперь в час, когда... в час нашей смерти. В час, когда я умру. – Он глубоко и
прерывисто вздохнул. – Аминь.
Когда Делакруа поднимался на ноги, вспышка молнии озарила
комнату мгновенным голубоватым сиянием. Все вздрогнули и поежились, кроме
самого Делакруа, который словно целиком был поглощен старинной молитвой. Он
вытянул руку, не глядя. Брут взял и быстро пожал ее. Делакруа поднял глаза и
чуть улыбнулся.
– Nous voyons... – начал он, но осекся. С заметным усилием он
снова перешел на английский.
– Теперь мы можем идти, босс Ховелл, босс Эджкум. Я в
согласии с Богом.
– Хорошо, – сказал я и подумал, насколько в согласии с Богом
будет себя чувствовать Дэл через двадцать минут, когда окажется по ту сторону
электричества. Я надеялся, что его последняя молитва услышана и теперь Матерь
Мария будет молиться за него всем своим сердцем и душой, ибо Эдуару Делакруа,
насильнику и убийце, именно тогда понадобятся все молитвы, которые он сможет
припомнить. На улице снова прогрохотал гром. – Пойдем, Дэл. Теперь уже
недалеко.
– Хорошо, босс, хорошо. Я уже не боюсь. Он так сказал, но по
его глазам я увидел, что – с Богом или без Бога, со Святой Марией или нет, – но
он лжет. К тому моменту, когда они проходят последние сантиметры зеленого ковра
и ныряют в маленькую дверь, почти все боятся.
– Остановись внизу, – сказал я ему тихо, когда он прошел в
дверь, но эти указания были явно излишними. Он все равно остановился бы внизу
лестницы как вкопанный, потому что увидел на платформе Перси Уэтмора, у его ног
стояло ведро с губкой, а за правым бедром виднелся телефон, соединяющий с
губернатором.
– Нет, – произнес Дел перепуганным голосом. – Нет, нет,
только не он!
– Давай иди, – приказал Брут. – Просто смотри на меня и на
Пола. Словно его там нет.
– Но...
Люди уже повернулись и глядели на нас, но слегка
сдвинувшись, я все еще мог незаметно схватить Делакруа за левый локоть.
– Спокойно, – произнес я так тихо, что меня слышал только
Дэл, ну, может быть, еще и Брут. – Единственное, что о тебе запомнят эти люди,
это как ты ушел. Поэтому веди себя достойно.
В эту секунду над головой прогрохотал самый громкий раскат
грома, задрожала железная крыша. Перси вздрогнул, словно кто-то напугал его, а
Дэл коротко фыркнул.
– Если будет еще громче, он опять намочит в штаны, – сказал
он и расправил плечи, хотя там было не так много чего расправлять. – Пошли, и
покончим с этим.
Мы прошли к платформе. Дэл нервно пробежал взглядом по
свидетелям – их было человек двадцать пять, а мы – Брут, Дин и я – не сводили
тренированных глаз со стула. Все, казалось, в порядке. Я вопросительно поднял
большой палец и одну бровь, и Перси криво усмехнулся в ответ, словно говоря:
«Ты что, хочешь узнать, все ли в порядке? Конечно».
Я очень надеялся, что он прав.
Мы с Брутом автоматически взяли Делакруа за локти, когда он
взошел на платформу. Она возвышается всего на двадцать сантиметров над полом,
но, к вашему удивлению, очень многим из наших постояльцев, даже самым крутым и
отпетым, требовалась помощь, чтобы сделать этот последний в их жизни шаг.
Дэл его сделал нормально. Секунду постоял перед стулом
(решительно не глядя на Перси), а потом заговорил со стулом вслух, словно
знакомясь: «C'est moi – это я», – сказал он. Перси протянул было руку, но
Делакруа повернулся и сел. Я стал на колено слева от стула, а Брут – справа. Я
защищал пах и горло так, как я уже описывал, потом устроил застежку, чтобы она
полностью охватывала худую белую плоть чуть выше лодыжки. Гром снова оглушил
нас, и я вздрогнул. Пот заливал и щипал глаза. Я почему-то все время думал о
Маусвилле. Куда можно попасть за десять центов. За два цента детям, которые
увидят Мистера Джинглза за слюдяными окошечками.
Застежка капризничала и не хотела закрываться. Я слышал, как
Дэл тяжело вдыхает воздух в легкие, которые сейчас пытаются угнаться за бешено
колотящимся от страха сердцем, а через какие-нибудь четыре минуты превратятся в
пустые мешки. И то, что он убил полдюжины человек, сейчас казалось самой
незначительной подробностью. Ничего не хочу говорить о добре и зле, я просто
рассказываю, как все было.
