Когда Джон приблизился, ее лицо в третий раз изменило
выражение. Я вдруг увидел ту самую Мелли, доброта которой так много значила для
меня все эти годы, а еще больше для Дженис, когда наши дети разлетелись из
гнезда и ей стало так одиноко и печально.
Лицо Мелли выражало интерес, но теперь этот интерес был
осознанным.
– Кто ты? – спросила она чистым разумным голосом. – И почему
у тебя так много шрамов на руках и на плечах? Кто тебя так обидел?
– Я почти не помню, откуда они взялись, мэм, – ответил Коффи
смущенно и сел рядом с ней на кровать.
Мелли улыбалась, как могла, но отвисшая правая часть ее рта
дрожала, и улыбка не получалась. Она потрогала белый шрам, закрученный как
турецкая сабля, на тыльной стороне его левой ладони.
– Какой счастливый дар! А ты понимаешь, почему?
– Думаю, что если не знаешь, кто ударил тебя или затравил
собаками, это не мешает спать ноча-ми, – сказал Джон Коффи своим глубоким
голосом с южным акцентом.
Она рассмеялась, смех рассыпался, как серебро, в дурно
пахнущей комнате больной. Хэл стоял рядом со мной, дыша неровно, но не пытался
вмешиваться. Когда Мелли засмеялась, его быстрое дыхание на секунду замерло, а
крупная рука схватила мое плечо. Он сжал его так сильно, что остались синяки –
я видел их на следующий день, – но тогда ничего не почувствовал.
– Как тебя зовут? – спросила она.
– Джон Коффи, мэм.
– Коффи, как напиток.
– Да, мэм, только пишется иначе.
Она откинулась на подушки и полулежала, глядя на него. Джон
сидел рядом и тоже глядел на нее, и круг света от лампы окружал их, словно
актеров на сцене: громадный чернокожий мужчина в тюремной робе и маленькая
умирающая белая женщина. Она смотрела в глаза Джона с сияющим восхищением.
– Мэм?
– Да, Джон Коффи? – Слова, едва долетали до нас в дурно
пахнущем воздухе. Я чувствовал, как напрягаются мускулы моих рук, ног и спины.
Откуда-то издалека я ощущал, что начальник тюрьмы сжимает мое плечо, а боковым
зрением видел Харри и Брута, обнявших друг друга, как маленькие дети,
потерявшиеся в ночи. Что-то должно было произойти. Что-то большое. Мы все это
чувствовали.
Джон Коффи наклонился к ней ближе. Пружины кровати
заскрипели, зашуршали простыни, и холодно улыбающаяся луна заглянула сквозь
верхнюю раму в окно спальни. Налитые кровью глаза изучающе разгля-дывали ее
поднятое кверху лицо.
– Я ее вижу, – сказал он. Но говорил не ей, мне так кажется,
а самому себе. – Я ее вижу, и я могу помочь. Сидите тихо... только сидите
тихо...
Он склонялся все ближе и ближе. На секунду его огромное лицо
остановилось почти в пяти сантиметрах от ее лица. Он отвел одну ладонь в
сторону, растопырив пальцы, словно веля кому-то подождать... только
подождать... а потом снова опустил лицо. Его широкие гладкие губы прижались к
ее губам и приоткрыли их. Секунду мне был виден один ее глаз, смотревший
удивленно куда-то мимо Коффи. Потом его гладкая лысая голова двинулась, и глаз
исчез.
Послышался мягкий свистящий звук, когда он вдыхал воздух из
глубин ее легких. Пару секунд мы слышали только это, а потом пол закачался под
ногами и весь дом содрогнулся. Я не придумал, все это почувствовали и потом
рассказали. Словно пульсирующий тяжелый удар. Вслед за ним раздался звук
падения чего-то тяжелого, как оказалось позже, в холле упали старинные дедовы
часы. Хэл Мурс пытался их починить, но они так никогда и не стали ходить.
После этого вскоре раздался треск, послышался звон
осыпающегося стекла: разбилась часть окна, через которую заглядывала луна.
Картина на стене – клипер, рассекающий волны одного из семи морей, – соскочила
с крюка, ударилась об пол, стекло раскололось вдребезги.
Я почувствовал запах паленого и увидел дымок, поднимающийся
с одеяла, под которым лежала она. Часть его вокруг дрожащей правой ноги
почернела. Словно во сне, я стряхнул руку Мурса и шагнул к ночному столику. Там
в окружении четырех баночек с лекарствами, упавшими, когда все затряслось,
стоял стакан с водой. Я взял его и вылил воду на дымящееся место. Послышалось
шипение.
Джон Коффи продолжал целовать ее долго и страстно, все
вдыхая и вдыхая, отставив одну руку в сторону, а второй упираясь в кровать,
поддерживая свой огромный вес. Пальцы были расставлены, и рука напоминала мне
коричневую морскую звезду.
Внезапно ее спина изогнулась. Одна рука повисла в воздухе,
пальцы судорожно сжимались и разжимались. Ноги барабанили по кровати. Потом
раздался крик. Опять-таки слышал не только я, но и другие. Бруту показалось,
что было похоже, будто крик принадлежит волку или койоту, попавшему ногой в
капкан. А мне он напомнил клекот орла, какой можно было услышать иногда тихим
утром, когда он кружил, спускаясь сквозь туман, широко распластав крылья.
С улицы долетел порыв ветра, такой сильный, что дом тряхнуло
во второй раз, – так странно, ведь до этого ветра не было совсем.
Джон Коффи отстранился, и я увидел, что лицо Мелли
разгладилось. Правая сторона рта больше не отвисала. Глазам вернулась их
обычная форма, и вся она помолодела лет на десять. Коффи посмотрел на нее пару
секунд, а потом закашлялся. Он отвернулся, чтобы не кашлять ей в лицо, потерял
равновесие (что было не трудно, ведь он сидел почти на краешке кровати), и упал
вниз на пол. Этого оказалось достаточно, чтобы дом содрогнулся в третий раз. Он
опустился на колени и, наклонив голову, кашлял, как человек на последней стадии
туберкулеза.
Я подумал: «Теперь мошки. Он выпустит их с кашлем, теперь их
должно быть так много».
Но этого не последовало. Джон только продолжал каш-лять
глубокими, резкими лающими звуками, едва успевая между приступами глотнуть
воздуха. Его темная, шоко-ладная кожа становилась серой. Встревоженный Брут
подо-шел к нему, опустился на одно колено рядом и положил руку на широкую
вздрагивающую спину. Движение Брута словно сняло заклятие. Мурс подошел к
постели своей жены и опустился на то место, где сидел Коффи. Похоже, он вообще
не замечал присутствия кашляющего, задыха-ющегося гиганта. И хотя Коффи стоял
на коленях почти у самых ног Мурса, тот смотрел только на свою жену, а она в
ответ глядела с изумлением. Ее лицо напоминало зеркало, с которого стерли
тряпочкой пыль.
– Джон, – крикнул Брут. – Выдохни это! Выпусти наружу, как
раньше!
Джон продолжал кашлять и задыхаться. Глаза его стали
влажными, но не от слез, а от напряжения. Слюна текла изо рта прозрачной
струйкой, однако больше ничего не выходило.
Брут пару раз похлопал его по спине, потом обернулся ко мне:
– Он задыхается! То, что он вытянул из нее, мешает ему
дышать!
