– Ты считаешь, это Джон Коффи на самом деле убил Уортона? –
спросила Дженис, отвернувшись наконец от окна. – Это не несчастный случай, не
совпадение, ты думаешь, он использовал Перси Уэтмора как оружие против Уортона.
– Да.
– Почему?
– Я не знаю.
– Расскажи мне, пожалуйста, еще раз, что произош-ло, когда
ты вел Коффи по Миле. Только это.
И я рассказал. Я повторил, что худая рука, просунувшаяся
между прутьев решетки и схватившая Джона за бицепс, была похожа на змею –
водяную мокасиновую змею, мы их так боялись в детстве, когда плавали в реке, –
и как Коффи сказал, что Уортон плохой человек. Почти прошептал.
– А Уортон ответил?.. – Опять моя жена глядела в окно, но
все равно слушала.
– Уортон сказал: «Правда, ниггер, хуже не бывает».
– И это все?
– Да. У меня тогда появилось чувство: что-то должно
случиться, но ничего не произошло. Брут отодрал руку Уортона от Джона и
посоветовал ложиться, что Уортон и сделал. Но сначала болтал что-то о том, что
для негров должен быть свой электрический стул, и это все. Мы пошли по своим
делам.
– Джон Коффи назвал его плохим человеком.
– Да. Однажды он сказал то же самое и про Перси. А может, и
не однажды. Я точно не помню, но знаю, что такое было.
– Но ведь Уортон лично Джону Коффи ничего не сделал, верно?
Как он сделал, скажем, Перси.
– Да. Их камеры расположены так: Уортона – около стола
дежурного с одной стороны, а Джона – гораздо дальше и по другой стороне. Они и
видеть-то толком друг друга не могли.
– Расскажи мне еще раз, как выглядел Коффи, когда Уортон
схватил его.
– Дженис, это не приведет нас ни к чему.
– Может, и нет, а может, и приведет. Расскажи еще раз, как
он выглядел.
Я вздохнул.
– Думаю, можно сказать, что он был потрясен. Он ахнул. Как
ты ахаешь, когда сидишь на пляже, а я подкрадусь и брызну тебе на спину
холодной водой. Или как будто ему дали пощечину.
– Конечно, – согласилась она. – Схватить так неожи-данно,
это способно напугать.
– Да, – сказал я. А потом: – Нет.
– Так что, да или нет?
– Нет. Не то чтобы потрясение... Так было, когда он хотел,
чтобы я вошел в его камеру и он смог бы вы-лечить мою инфекцию. Или когда
желал, чтобы я пе-редал ему мышь. Он удивился, но не потому, что до него
дотронулись... не совсем так... о Боже, Джен, я не знаю.
– Ладно, оставим это, – согласилась она. – Я просто не могу
представить, почему он это сделал. Он ведь по натуре совсем не агрессивен.
Отсюда следует другой вопрос, Пол: как ты сможешь его казнить, если прав насчет
девочек? Как ты сможешь посадить его на электрический стул, если кто-то
другой...
Я дернулся на стуле. Ударил локтем по тарелке и сбросил ее
на пол, она разбилась. Мне вдруг пришла в голову мысль. В тот момент во мне
заговорила скорее интуиция, чем логика.
– Пол? – встревоженно спросила Дженис. – Что с тобой?
– Я не знаю, – ответил я. – Я ничего точно не знаю, но я
хочу попытаться узнать.
Глава 4
За стрельбой последовало цирковое представле-ние на трех
аренах: на первой – губернатор, тюрьма – на второй и бедный, больной на голову
Перси – на третьей. А ведущий представления? Этим занимались по очереди
различные джентльмены от прессы. Тогда они были еще не такие зануды, как
сейчас, но даже тогда, во времена до Джералда и Майка Уолласа и всех
осталь-ных, они могли скакать очень резво, если в зубах был зажат кусок. Так и
на этот раз, и пока шло шоу, все оставалось нормально.
Но даже самый лучший цирк, с самыми устрашаю-щими уродами,
самыми смешными клоунами и самыми дикими зверями однажды покидает город. Наш
цирк уехал после заседания Совета по расследованию – звучит очень значительно и
пугающе, а на самом деле все выглядело прозаически. При иных обстоятельствах
губернатор обязательно потребовал бы на блюде чью-нибудь голову, но на сей раз
было не так. Его племянник со стороны жены – кровный родственник его жены –
сошел с ума и убил человека. Убил преступника, да, и слава Богу – но все равно
Перси убил человека, мирно спящего в своей камере. А если добавить еще тот
факт, что означенный молодой человек остается безумным, как мартовский заяц, то
можно понять, почему губернатору так хотелось замять дело, и как можно скорее.
Наше путешествие к дому начальника Мурса на грузовике Харри
Тервиллиджера так и не выплыло наружу. О том, что на Перси надели смирительную
рубашку и заперли в смирительной комнате, тоже никто не узнал. Как и о том, что
Вильям Уортон был напичкан наркотиками, когда Перси его застрелил. Да и не
могли узнать. Зачем? У властей не было оснований подозревать в организме
Уортона что-то, кроме полудюжины пуль. Следователь их удалил, гробовщик положил
тело в сосновый ящик; вот таков был конец человека с татуировкой «Крошка Билли»
на левом предплечье. Как говорится, туда ему и дорога.
И все равно слухи гудели еще почти две недели. За это время
я молчал как рыба, и, конечно, не мог взять выходной, чтобы проверить мысль,
осенившую меня за кухонным столом наутро после происшествия. Я точно знал, что
цирк уже уехал, когда пришел на работу в середине ноября, по-моему,
двенадцатого, но я не очень уверен. В этот день я нашел на своем столе листок бумаги,
которого так боялся: приказ о дне казни Джона Коффи. Вместо Хэла Мурса его
подписал Кэртис Андерсон, но в любом случае приказ имел юридическую силу и,
конечно же, побывал у Хэла, прежде чем попал ко мне. Я представил себе Хэла,
сидящего за столом в административном корпусе, с этим листком бумаги в руке.
Наверное, он думал о своей жене, которая для врачей больницы в Индианоле стала
воплощением чуда, сотворенного за девять дней. У нее был свой приказ о казни,
врученный врачами, но Джон Коффи его порвал. А теперь вот пришла очередь самого
Джона Коффи пройти Зеленую Милю, и кто из нас мог бы помешать? Кто из нас
остановил бы это?
День казни в приказе был назначен на двадцатое ноября. Через
три дня после получения – кажется пятнадцатого, – я попросил Дженис позвонить и
сказать, что я болен. После чашки кофе я поехал на север в своем трясущемся, но
вполне надежном «форде». Дженис поцеловала меня на дорожку и пожелала удачи. Я
поблагодарил, но не представлял, что можно считать удачей: если найду то, что ищу,
или, наоборот, не найду. Но я точно знал, что петь в дороге мне не захочется.
Не тот день.
К трем часам дня я уже поднялся высоко в горы. До здания
суда графства Пурдом я добрался перед самым концом рабочего дня, просмотрел
записи, а потом мне нанес визит шериф, которому клерк сообщил, что какой-то
незнакомец копается в местных бумажных могильниках. Шериф Кэтлит хотел знать,
чем я занимаюсь. Я ему рассказал. Кэтлит обдумал мои слова, а потом сообщил
кое-что интересное. Он предупредил, что будет все отрицать, если я обмолвлюсь
кому-нибудь хоть словом. Выводы делать было рано, но это уже кое-что. Я не
сомневался. Я думал об этом всю дорогу домой и потом ночью, не в силах уснуть.
