– Только имей в виду: должны поверить, что этот план
придуман парнем, который не может запомнить, как завязывать шнурки на ботинках,
– сказал Харри.
Она посмотрела на него неуверенно.
– Ничего хорошего не выйдет, – резюмировал Брут. – Даже если
мы и найдем способ, все равно не выйдет.
– Почему? – Она произнесла это так, словно вот-вот
расплачется. – Но почему, черт побери, нет?
– Потому что он очень высокий, лысый и чернокожий, и у него
не хватает ума даже чтобы прокормить себя, – объяснил я. – Как ты думаешь,
сколько времени пройдет, пока его снова поймают? Часа два? Шесть?
– Но он ведь раньше жил как-то, не привлекая к себе
внимания. – Слеза скатилась по ее щеке. Она смахнула ее тыльной стороной
ладони.
В этом была доля правды. Я написал письма некоторым друзьям
и родственникам на юге с вопросом, не встречали ли они в газетах что-нибудь о
человеке, соответствующем описанию Джона Коффи. Дженис сделала то же самое. И
мы наткнулись лишь на один возможный след, в городе Маски Шоулз, штат Алабама. В
1929 году смерч ударил по церкви, где шла репетиция хора, и крупный чернокожий
мужчина исцелил двух ребят, которых вытащили из-под обломков. Оба сначала
казались мертвыми, но, как потом выяснилось, серьезно никто не пострадал. Один
из свидетелей говорил, что похоже было на чудо. Чернокожий, которого пастор
нанял на один день, исчез в суматохе.
– Вы правы, он как-то жил, – сказал Брут. – Но нужно
помнить, что он тогда не был осужден за изнасилование и убийство двух маленьких
девочек.
Она сидела и не отвечала. Дженис молчала почти це-лую
минуту, а потом сделала такое, что поразило меня не меньше, чем ее мои
внезапные слезы. Она одним ши-роким жестом смахнула со стола все: тарелки,
стаканы, чашки, серебро, салатницу с капустой, кувшин с соком, блюдо с нарезанной
ветчиной, молоко, чайник с холод-ным чаем. Все на пол, в кучу.
– Боже правый! – вскрикнул Дин, отшатнувшись от стола так
резко, что чуть не опрокинулся.
Дженис не обратила на него внимания. Она глядела на нас с
Брутом, в основном, конечно, на меня.
– Вы хотите убить его, вы, трусы? – воскликнула она. – Вы
хотите убить человека, который спас жизнь Мелинде Мурс, который пытался спасти
этих девочек? Прекрасно, одним негром на свете станет меньше, так? Утешайте
себя этим. Одним «ниггером» меньше.
Она встала, глянула на свой стул и отшвырнула его ногой к
стене. Он отскочил и упал в лужу разлитого сока. Я взял ее за руку, но она
вырвалась.
– Не трогай меня. Через неделю ты станешь убийцей, не лучше,
чем Уортон, так что не прикасайся ко мне.
Она вышла на заднее крыльцо, прижала передник к лицу и
зарыдала. Мы четверо переглянулись. Потом я поднялся и начал наводить порядок.
Брут первым стал мне помогать, к нему присоединились Харри и Дин. Когда комната
приобрела более-менее приличный вид, они ушли. Никто из нас за это время не
произнес ни слова. Потому что сказать было нечего.
Глава 6
В эту ночь я не работал. Я сидел в гостиной нашего
маленького дома, курил сигареты, слушал радио и смотрел, как темнота
поднимается с земли, чтобы поглотить небо. Телевидение – хорошая штука, я
ничего не имею против, но мне не нравится, что оно отвлекает от остального
мира, приковывает к своему стеклянному окну. В этом смысле радио лучше. Вошла
Дженис, присела на подлокотник кресла и взяла меня за руку. Мы помолчали
немного, слушая «Колледж музыкальных знаний» Кэл Кайзера и глядя, как
зажигаются звезды. Мне было хорошо.
– Извини, что назвала тебя трусом, – сказала она. – Мне так
плохо, хуже я ничего не говорила тебе за всю нашу жизнь.
– Даже в тот день, когда мы поехали с палаткой и ты назвала
меня старым вонючим Сэмом? – спросил я, и мы рассмеялись, потом поцеловались
раз или два, и снова между нами воцарился мир. Она была так красива, моя
Дженис, она мне до сих пор снится. Старому и уставшему от жизни, мне снится,
что она входит в мою комнату в этом одиноком, заброшенном месте, где коридоры
пахнут мочой и тушеной капустой, мне снится, что она молода и прекрасна, с
голубыми глазами и высокой красивой грудью, к которой я не мог не прикасаться,
и она говорит: «Ну что, дорогой, меня не было в той автобусной катастрофе. Ты
ошибся, вот и все». Даже сейчас мне это снится, и иногда, когда я просыпаюсь и
понимаю, что видел сон, я плачу. Я, который почти никогда не плакал молодым.
– А Хэл знает? – проговорила она наконец.
– Что Джон невиновен? Мне неизвестно, откуда он может знать.
– Он в состоянии помочь? Он может повлиять на Крибуса?
– Нисколько, дорогая.
Она кивнула, словно этого и ожидала.
– Тогда не говори ему. Если он не способен помочь, то ради
Бога, не говори ему.
– Не скажу.
Она подняла на меня свой строгий взгляд.
– Ты не говори, что болен, когда наступит та ночь. Никто из
вас не должен. Вы не можете.
– Да, не можем. Если мы будем там, то по крайней мере
сделаем все быстрее. Хоть это в нашей власти. Чтобы не получилось, как с
Делакруа. – На секунду, слава Богу недолгую, я увидел, как черная шелковая
маска горит на лице Делакруа, открывая спекшиеся сгустки студня, бывшие
когда-то глазами.
– У вас нет выхода, да? – Она взяла мою руку, потерла ее о
свою мягкую бархатистую щеку.
– Бедный Пол. Бедный парень.
Я ничего не сказал. Никогда раньше, ни потом мне так не
хотелось бежать. Просто взять с собой Джен и бежать куда глаза глядят с одной
сумкой на двоих.
– Мой бедный парень, – повторила она, а потом произнесла: –
Поговори с ним.
– С кем? С Джоном?
– Да. Поговори с ним. Узнай, чего он хочет.
Я обдумал ее слова и кивнул. Она была права. Как всегда.
Глава 7
Через два дня, восемнадцатого, Билл Додж, Хэнк Биттерман и
кто-то еще, не помню, кажется, из временных, – повели Джона Коффи в блок
"Д" в душ, а мы отрепетировали за это время его казнь. Мы не дали
старому Тут-Туту играть роль Джона, понимая даже без слов, что это непристойно.
Вместо Джона был я.
– Джон Коффи, – проговорил Брут не очень уверенным голосом,
когда я сидел, пристегнутый к Олд Спарки, – вы приговорены к смерти на
электрическом стуле, приговор вынесен судом равных по положению...
Равные по положению Джону Коффи? Это шутка. Насколько мне
известно, таких, как он, на планете нет. Потом я вспомнил слова Джона, когда он
смотрел на Олд Спарки с нижней ступеньки лестницы, ведущей в мой кабинет: «Они
все еще здесь. Я слышу их крики».
