– Это здорово, но я, пожалуй откажусь. У меня что-то слегка
не в порядке с мочевой системой, и я боюсь передать это тебе.
Она подняла бровь.
– Ага, мочевая система, – съязвила она. – По-моему, ты
просто взял не ту девку с панели прошлый раз, когда был в Батон Руже.
Я никогда не был в Батон Руже и никогда не связывался с
уличными девчонками, и мы оба это знали.
– Просто старая инфекция, – объяснил я. – Моя матушка
говорила, что мальчики подхватывают ее, когда писают при северном ветре.
– Да, твоя матушка не выходила из дома весь день, если вдруг
рассыпала соль. Доктор Сэдлер...
– Нет, сэр, – сказал я, подняв руку. – Он хочет, чтобы я
принимал серу, и к концу недели меня стошнит во всех углах кабинета. Со
временем это пройдет, но сейчас, я думаю, наши игры придется отложить.
Она поцеловала меня в лоб прямо над левой бровью, что всегда
вызывало мурашки по коже... и Дженис хорошо это знала.
– Бедный ребенок. Как будто мало этого ужасного Перси
Уэтмора. Ложись скорее спать.
Я так и сделал, но прежде вышел на заднее крыльцо
облегчиться (предварительно проверив направление ветра мокрым большим пальцем;
то, чему учат родители в детстве, остается надолго, как бы глупо это ни было).
Мочиться на улице – одно из удовольствий сельской жизни, о котором никогда не
говорят поэты. Но этой ночью удовольствия я не испытывал: вытекающая жидкость
горела, словно нефть. Но я подумал, что вечером было хуже, и уж точно – два-три
дня назад гораздо хуже. Так что появилась надежда, что все пошло на поправку.
Никогда у меня не было надежды более тщетной. Никто не мог сказать мне, что
микроб, забравшийся внутрь меня, где тепло и сыро, может взять пару дней
отдыха, прежде чем опять войти в силу. Я бы очень удивился. А еще больше
удивился, если бы узнал, что через каких-то пятнадцать-двадцать лет изобретут
таблетки, в рекордное время избавляющие от такой инфекции... а если при этом и
произойдет расстройство желудка или кишечника, тебя никогда не стошнит так, как
от серных пилюль доктора Сэдлера. Но тогда, в 1932-м, можно было только ждать и
пытаться не обращать внимание на то, будто кто-то налил внутрь мочевой системы
нефть и поднес к ней спичку.
Я облегчился, зашел в спальню и в конце концов заснул. Мне
снились девочки с застенчивыми улыбками и кровью на волосах.
Глава 6
На следующее утро я нашел на своем столе розовый клочок
бумаги с просьбой при первой возможности зайти в кабинет начальника тюрьмы. Я
знал, по какому поводу: в этой игре были неписаные, но обязательные правила, а
я вчера ненадолго перестал играть по ним – поэтому я решил потянуть с визитом к
начальству как можно дольше. Наверное, как и с визитом к врачу со своими
мочевыми проблемами. Я всегда думал, что делам типа «разделаться раз и
навсегда» придают слишком много значения.
Во всяком случае я не спешил в кабинет Уордена Мурса. Вместо
этого я снял свои шерстяной китель, повлил его на спинку стула включил
вентилятор в углу – день выдался опять жарким. Потом сел и пробежал глазами
ночной отчет Брута Ховелла. Трево-житься было не о чем. Делакруа немного плакал
после возвращения – он почти всегда по ночам плакал больше о себе, чем о тех,
кого сжег живьем, я почти уверен, – а потом достал Мистера Джинглза, мышь, из
коробки из-под сигар. Это успокоило Дэла и до утра он спал как младенец. Мистер
Джинглз почти всю ночь провел на животе Делакруа, обвив хвост вокруг задних
лапок и не мигая глазками-бусинками. Словно Господь решил, что Делакруа нужен
ангел-хранитель, но распорядился, что только мышь сойдет в этом качестве для
такой крысы, как наш «убийственный» дружок из Луизианы. Конечно, всего этого не
было в рапорте Брута, но я провел достаточно много ночных наблюдений, чтобы
уметь читать между строк. О Коффи упоминалось лишь однажды: «Не спал, лежал
тихо, иногда плакал. Я попытался начать разговор, но после нескольких ворчливых
реплик в ответ оставил его в покое. Может, Полю или Харри повезет больше».
«Начать разговор» – главное в нашей работе, в самом деле.
Тогда я этого не знал, но, оглядываясь назад с высоты странного пожилого
возраста (я думаю, этот возраст кажется странным тем, кому предстоит его
пережить), я все понял, как и то, почему не понимал вначале, – эта задача
слишком сложна и столь же важна, как дыхание для поддержания жизни. Для
временных было совсем не важно «начать разговор», но для меня, Харри, Брута и
Дина это жизненно важно, и именно по этой причине Перси Уэтмор был кошмаром.
Заключенные ненавидели его, охранники ненавидели его... все ненавидели его,
думаю, самого Перси, а не его политические связи, а возможно (но только
возможно), и его мать. Он напоминал порцию мышьяка, впрыснутую в свадебный
пирог, и мне кажется, я знал с самого начала о грядущей катастрофе. Сам Перси
был словно запланированный несчастный случай. Что касается остальных, то мы
подняли бы на смех того, кто сказал бы, что мы приносили больше пользы не как
охранники заключенных, а как их психиатры, половина меня и сейчас еще смеется
над подобной мыслью, но мы знали насчет начала разговора... без этого разговора
люди, коим предстояло повидать Олд Спарки, имели ужасную привычку сходить с
ума.
Я отметил внизу рапорта Брута – поговорить с Джоном Коффи,
попытаться по крайней мере, потом перешел к сообщению Кэртиса Андерсона,
главного помощника начальника тюрьмы. В нем говорилось, что он, Андерсон,
вскоре ожидает приказа ДК для Эдварда Делакруса (Андерсон ошибся: имя его на
самом деле было Эдуар Делакруа). ДК означает день казни, и согласно сообщению,
Кэртису сказали почти точно, что маленький французик пройдет свой путь
незадолго до Хэлловина – он считал, что 27 октября, а предполо-жения Кэртиса
были всегда обоснованны. Но еще до того нам следует ожидать нового постояльца
по имени Вильям Уортон. «Он из тех, что ты называешь „проблемный ребенок“, –
писал Кэртис своим почти каллиграфическим почерком с обратным наклоном. – Дикий
и сумасбродный, и этим гордится. Последний год бродил по всему штату и наконец
допрыгался. Убил при ограблении сразу троих, среди них беременную женщину,
четвертого убил, когда убегал. Патрульного штата. Ему не хватало только монашки
и слепого». – Я слегка улыбнулся этим словам. – «Уортону девятнад-цать лет, на
левом предплечье татуировка: „Крошка Билли“. Вам придется дать ему по носу раз
или два, это я гарантирую, но будьте осторожней. Этому человеку терять нечего.
– Он дважды подчеркнул последнее пред-ложение, потом закончил: – А еще он
скорее всего лодырь. Пишет жалобы, и, кроме всего прочего, он –
несовершеннолетний».
Безумный ребенок, пишущий жалобы, способный к безделью.
Просто здорово. На минуту день, мне показалось, стал еще жарче, и я решил не
откладывать больше визита к Уордену Мурсу.
За время моей работы охранником в Холодной Горе сменилось
три начальника тюрьмы. Хэл Мурс был последним и самым лучшим из начальников
такого рода. Честный, прямой, лишенный в отличие от Кэртиса Андерсона даже
элементарной сообразительности, он обладал особой политической гибкостью,
помогающей сохранить свой пост в те мрачные годы... и в то же время оставался
неподкупным, и не поддавался искуше-ниям этой игры. Повышение ему не светило,
но, похоже, его устраивала и нынешняя должность. В те дни ему было пятьдесят
восемь или пятьдесят девять, его лицо с глубокими складками напоминало морду
бладгаунда. Бобу Марчанту оно бы понравилось. Хотя волосы его поседели, а руки
слегка дрожали, он был еще очень силен. За год до этого в прогулочном дворике
на него набросился заключенный с рукояткой, выстроганной из перекладины
деревянной решетки. Муре перехватил кисть негодяя и скрутил ее так, что кости
захрустели, словно сухие ветки в костре. Нападавший, забыв о своих обидах, упал
на колени прямо на землю и стал звать маму. «Я тебе не мама, – сказал Муре
своим интеллигентным „южным“ голосом, – но на ее месте, я поднял бы юбку и
помочился на тебя из чрева, давшего тебе жизнь».
