Я поднялся на ноги, уже не чувствуя боли в суставах и
мышцах, и рванулся к Долану.
– Оставь его! – крикнул я. – Оставь его в покое, Перси, или,
клянусь Богом, я...
– Кого это ты называешь Перси? – Он оттолкнул меня так
сильно, что я чуть не упал. Элен подхватила меня, хотя ей, наверное, тоже было
больно, и поддержала. – И уже не первый раз. Хватит писать в штаны. Я его не
трону. Уже не нужно. Этот грызун и так сдох.
Я обернулся, думая, что Мистер Джинглз просто отдыхает, лежа
на боку, как обычно. Да, он лежал на боку, но волнообразное движение его
шерстки прекра-тилось. Я попытался убедить себя, что все еще вижу, как он
дышит, но тут Элен разрыдалась. Она с трудом наклонилась и подняла мышь,
которую я впервые увидел на Зеленой Миле, когда та подошла к столу дежурных
бесстрашно, как человек, идущий на суд присяжных... или к друзьям. Она комочком
лежала на ладони. Глаза были неподвижные и тусклые. Мистер Джинглз был мертв.
Долан неприятно улыбнулся, показав зубы, почти не знавшие
дантиста.
– Ах ты, Боже мой! – сказал он. – Неужели мы потеряли
любимца семьи? Устроим похороны с бумаж-ными цветами и...
– ЗАТКНИСЬ! – выкрикнула Элен так громко и звучно, что он
отступил на шаг, и улыбка сползла с его лица. – Убирайся вон! Убирайся или ты и
дня здесь не останешься! Ни единого часа! Клянусь!
– Ты даже куска хлеба не получишь в очереди, – добавил я, но
так тихо, что никто из них не услышал. Я не мог отвести глаз от Мистера
Джинглза, лежащего на ладони Элен, как самый крошечный в мире коврик из медвежьей
шкуры.
Брэд подумал было опять повысить голос на нее, называя
по-всякому – он был прав, сарай находился уже за территорией Джорджии Пайнз,
даже я это знал, – но потом не стал. В душе он, как и Перси, был трус. И еще он
наверняка проверил ее заявление насчет внука, что тот – Некто Важный, и
убедился, что это правда. А скорее всего, просто он удовлетворил свое
любопытство, и его жажда к познанию иссякла. В конце концов, тайна оказалась не
такой уж важной. По-видимому, в сарае жил мышонок старика. Теперь он сдох,
наверное, от сердечного приступа, когда катил разноцветную катушку.
– Не знаю, чего вы так раскипятились, – сказал он. – Вы оба.
Словно это собака или что.
– Пошел вон, – процедила она. – Вон отсюда, невежда. Твои
куриные мозги мерзкие и неправильно сориентированы.
Он вспыхнул так, что проступили темно-красные пятна там, где
у него были подростковые прыщи. Их было очень много.
– Я уйду, – проговорил он, – но когда ты придешь сюда
завтра... Поли... то обнаружишь замок на двери. Сюда нельзя ходить обитателям,
независимо от того, что там миссис Дерьмо Не Пахнет наговорит про меня.
Посмотрите на пол! Доски прогнили и растрескались! Если вы провалитесь, ваши
хрупкие старые кости переломятся, как ветки. Так что забирайте, если хотите,
свою дохлую мышь и уходите. Все, Притон Любви на этом закрыт.
Он повернулся и ушел с видом человека, сыгравшего по меньшей
мере вничью. Я подождал, пока он уберется, а потом осторожно взял Мистера
Джинглза у Элен. Мой взгляд упал на пакет с мятными леденцами, и тут я не
выдержал: слезы потекли из глаз. Не знаю, но почему-то я стал легче плакать в
эти дни,
– Ты поможешь мне похоронить старого друга? – спросил я
Элен, когда затихли шаги Брэда Долана.
– Да, Пол. – Она обняла меня за талию и положила голову на
плечо. Одним сморщенным и скрюченным пальцем она погладила неподвижный бок
Мистера Джинглза. – Я буду счастлива тебе помочь.
И тогда мы позаимствовали совок из сарая садовника и
похоронили мышонка Дэла, пока вечерние тени не сделались длинными, а потом
побрели ужинать и собирать вместе остатки своих жизней. Я долго думал о Дэле, о
том, как он стоял на коленях в моем кабинете и его лысина блестела в свете
лампы, о Дэле, который просил нас позаботиться о Мистере Джинглзе, чтобы «этот
негодяй» больше не трогал его. Но этот негодяй все-таки достал его в конце
концов и сделал больно нам всем, разве не так?
– Пол? – позвала Элен. Ее голос был ласковым и усталым. Даже
рытье могилы совком и укладывание в нее мыши на покой может, по-моему, стать
волнующим для таких пожилых влюбленных, как мы. – С тобой все в порядке?
Моя рука лежала у нее на талии. Я слегка ее сжал.
– Мне хорошо.
– Смотри, – сказала она. – Похоже, будет прекрас-ный закат.
Может, останемся и посмотрим?
– Хорошо, – ответил я, и мы стояли какое-то время на
лужайке, обняв друг друга за талию, и смотрели, как краски сначала разгорались
на небе, а потом тускнели и стали пепельно-серыми.
"Святая Мария, Матерь Божья, помолись за нас, бедных
грешников, в час нашей смерти.
Аминь."
Глава 13
1956 год.
В Алабаме дождь.
Наша третья внучка, прелестная девушка по имени Тесса,
заканчивала университет во Флориде. Мы отправились в Грейхаунд. Мне было тогда
шестьдесят четыре – совсем подросток, а Джен – пятьдесят девять, и она была
прекрасна, как раньше. Во всяком случае
для меня. Мы сидели на местах в конце салона, и она ворчала
на меня за то, что я не купил ей новую камеру, чтобы запечатлеть торжество. Я
открыл рот, чтобы сказать, что у нас впереди целый день, мы походим по
магазинам, и она сможет купить новую камеру, если хочет, это никак не отразится
на нашем бюджете, и, более того, я думаю, что она просто ворчим потому что ей
скучно, и не нравится книга, которую она взяла с собой. Про Перри Мейсона. И
вот тут в моей памяти возникает белое пятно, как на засвеченной пленке.
Вы помните ту катастрофу? Думаю, кое-кто из вас о ней читал,
но большинство не помнит. Хотя, когда она произошла, это было на первых
страницах всех газет от побережья до побережья. Мы уже выезжали из Бирмингема
под проливным дождем, Дженис все жаловалась на свой старый аппарат, когда
лопнула камера. Автобус занесло и закрутило на мокром бетоне, и ему в бок
ударился грузовик с удобрения-ми. Грузовик толкнул автобус на опору моста на
скорости более ста километров в час, автобус ударил-ся о бетон, и его разорвало
пополам. Два сверкаю-щих, мокрых от дождя куска полетели в противопо-ложных
направлениях, тот, где находился бак с топливом, взорвался, как красно-черная
комета в се-ро-дождливом небе. Вот только что Джен жаловалась на свой старый
«кодак», а в следующий момент я уже лежал в дальней стороне подземного
перехода, под дождем, глядя на пару голубых нейлоновых трусиков, выброшенных из
чьего-то чемодана. «Среда» – было вышито на них черными нитками. Повсюду
валялись чьи-то раскрытые чемоданы. И тела. А еще части тел. В автобусе
находились семьдесят три пассажира, и лишь четверо уцелели. Я был один из них,
единственный, кто серьезно не пострадал.
