– Давай обойдемся без увертюры к рыцарскому турниру.
Таня сняла очки и улыбнулась. Фахри закатился.
– Вижу, Рыжая, все харашо с тобой.
– Я тебя тоже люблю.
Он снова рассмеялся.
– Поведай, светило-пиротехник, что привело и как.
– Как – это дело техники, правильно сказал?
«Опять начал урок русского языка» – подумала Таня. Это всегда было удобной для него линией беседы. Если что не так, извини, мол, чай не русский.
– Наверное, правильно, если не хочешь государственные тайны раскрывать. Хотя государства еще пока нет?
Таня намеренно пнула его в больное место, возможно единственное у него, чтобы ввести общение в рамки взаимовыгодного сотрудничества. Глаза Фахри сделались жесткими, улыбка слетела, как московский тополиный пух.
– Чем занимаешься? – сдержанно спросил Наблус.
– Пишу последний параграф диссертации.
Это должно было согнать его настроение со злой волны. И он, просветлев, вдруг ляпнул:
– Ты на мой сапог – пара.
– Сам ты сапог!
Таню вдруг охватила нежность к старому другу, она знала, несмотря на все границы государств и судеб, – другу. И положила руку на его крепкую смуглую ладонь. Наблус смутился и, чтобы не выказать случайной слабости, вдруг ткнул пальцем в сторону тротуара:
– Ой, смотри, бауабики!
– Кто?
Оглянулась и ничего не поняла. Кроме двух кобелей, увязавшихся за течной сукой, там никого не было. До нее дошло: собаки. Он попросту по-арабски образовал множественное число от слова «бобик».
Вконец развеселил хозяин, самолично накрыв стол дымящимися «баданчанами» с мидиями, украшенными бамией и оливками.
Уже когда принесли сладкое, Фахри достал из нагрудного кармана конверт «Par Avion», и у Тани дрогнуло сердце.
– От матери? – догадалась она.
Наблус кивнул, извинился, вышел из-за стола, оставив ее наедине с письмом Адочки.
«Танюшка, сладкая моя донюшка! Уж и не знаю, как Господа благодарить, кровинушка ты моя! Я уж думала, все слезы выплакала, а вот пишу тебе и от радости реву как белуга. Мы ведь тебя давно похоронили. Все гадала, как буду могилку твою искать, тем и жила, родная ты моя! Оказывается, ничего искать-то не надо. Мне твой друг так и сказал, не ищи, мол. Я сначала все не понимала, как можно. А когда он сказал, что нет могилы, что-то зашевелилось внутри, ёкнуло. Сердце не обманывает, догадалась, что жива ты, счастье мое рыжее. Дотронуться б до тебя хоть пальчиком. Ну да я все понимаю, видать, пока нельзя. А как Фахри мне посоветовал, вроде как наказал, письмо тебе написать, а он вроде бы найдет, как к тебе его отправить, так думала – дышать разучилась. Вдруг у тебя будет какая оказия, так ты пришли весточку. А то ну впрямь как бабка твоя – уехала и ни словечка, ничего. Я ж все-таки мать. Сердце мое за вас рвется. Какие-то непутевые. Столько бед на ваши головы сыпется, не дай Бог! Павлушу мы похоронили в 84-м. Уж и не знаю, правильно ли делаю, что пишу тебе об этом, но коли не знаешь, так, наверное, обязательно тебе знать следует. Мало ли что. Скрывался он, оказывается. Жил в Кемском районе в лесхозе под чужой фамилией, кажется, Черноволом Савелием звался. Охотничал или, наоборот, егерем был. Как-то все-таки непонятно, почему так. Избушку, точнее, что от нее осталось, нашли. На пожарище обугленное тело Павлуши-то и отыскалось. Прокуратура долго копалась. Вроде зацепок никаких не нашли. Могло быть и самовозгорание. На том дело и закрыли. Никитушка сразу махнул рукой, что от этих работничков толку не жди. Ну да кому до истины-то докапываться? Времена такие наступили, что человеческая жизнь уж и полтинника не стоит. При Сталине все-таки порядка больше было. А сейчас старики пенсию по полгода получить не могут. Может, вот Жириновский Владимир Вольфович выйдет в президенты, как-то этих коррупционеров пришерстит. Благо ты подальше от этого бардака. Не вздумай возвращаться. Разве в гости? Буду ждать.
Твоя старенькая мама.
Целую тебя, хоть ты этого не любишь. Скучаю по тебе. И целую».
Информация, которую передал ей Наблус с этим письмом, больно хлестанула Таню. В какой-то момент ей показалось, что сама задыхается. Несомненно, Павел был убит. В ее голове мгновенно вспыхнул разговор с Шеровым. Ошибки быть не может, и дело не в том, что подсказывает чутье. Тут и особого анализа не надо, чтобы все концы свелись к тому, кому нужна была его смерть.
Появился Фахри. Таня хмуро молчала. Словно отвечая ее размышлениям по теме, Наблус проронил:
– А как я с машиной твоей ковирался, помнишь?
Он не улыбался. Взгляд был твердым, без намека на ностальгические воспоминания о приключениях прошлых лет. Нет. Вопрос – как указательная стрелка «Alarm».
– Что ты знаешь о его смерти? – спросила Таня.
– Что он не лесник и вряд ли такой ишак, чтобы самовозгореться.
– Кто за этим стоит, что думаешь? Или знаешь?
– Думаю, что и ты.
Таню насторожил его вкрадчивый тон. Ему-то Шеров зачем?
– Ладно, сквитаемся, – тяжело выдохнула она.
– Он сейчас в Норвегии, контракты какие-то заключает.
Таня вскинула бровь на подобную осведомленность.
– Послушай, зануда! Шеров – не Анна Каренина, а я не тупее паровоза. – Этот литературный пример ему был понятен еще с подфака МГУ. – Надо будет – всему свое время.
– Когда шеровское придет, мне как брату скажешь? – хитрил Наблус.
– Тебя-то что теребит? Мое долевое участие?
– В нем ты и я – между-между.
– Так и говори между где. И с какого боку твой интерес?
– Мне тоже приятно трупчик нашего друга иметь.
– Некрофилия или терроризм?
Наблус расхохотался:
– Один мертвец много жизни спасает.
– Он что, продает Израилю разворованное советское вооружение?
Фахри дернул головой. Похоже, попала близко.
– Через его каналы большие еврейские деньги уходят.
– А значит, остальное можно купить на месте?
Он помолчал и, обезоруживающе улыбнувшись, будто предлагая вылазку в зону отдыха на Борисовские пруды, заявил:
– Мы его уберем. Ты и я. Я перекрою чуть-чуть кислород, который поступает на другой берег Иордана, а ты успокоишь сердце. Нельзя в себе боль и злобу копить, правда, Рыжая?
– Ну что ж, я давно твоя должница за акцию по ликвидации Ларика. – Сказала так, будто только это ею и двигало, на том и согласилась, наконец: – Тогда лады. Когда наш рейс в Осло?
Наблус протянул ей билеты.
