И он протянул Павлу второй пакет, чуть побольше первого. В нем Павел обнаружил второй паспорт и военный билет, целую пачку купюр, но уже двадцатипятирублевых. А еще там лежал диплом красного цвета с рельефным гербом на твердой корочке, водительское удостоверение, выданное Главным Управлением ГАИ Каракалпакской АССР, простой почтовый конверт, запечатанный, но ненадписанный, и еще какое-то непонятное приспособление вроде маленькой и плоской кожаной папочки или портмоне на длинных лямках. Павел раскрыл паспорт, почитал и тут же озадаченно нахмурился.
– А это вот… Надо ли? Он пододвинул паспорт дяде Мише, прижав пальцем вызвавшую сомнения графу. Дядя Миша усмехнулся.
– Ты, Паша, ученый, в своем деле специалист, и я никогда не скажу тебе, что у тебя там синус-косинус неправильный. А в этом деле специалист я… Этот комплект тебе запасной, на экстренный случай, а если уж такой экстренный случай у тебя возникнет, значит, уходить тебе надо будет далеко-далеко, а с такой отметочкой это будет проще. Я, конечно, мог бы попросить, чтобы вместо «еврей» тебе написали «грек», их тоже отпускают на историческую родину. Но согласись, евреи у нас бывают всякие, а за грека тебя даже слепой держать не станет. И еще – я не встречал ни одного грека, который не знает по-гречески, и почти ни одного еврея, который знает по-еврейски… Этот второй паспорт и другие бумаги, что при нем, ты в дороге на себе носи, не снимай, я тебе для них специальный набрюшник сделал, под рубашку пристегнешь. – Дядя Миша показал на папочку. – А как устроишься, спрячь в самом надежном месте. Письмо тоже в набрюшник положи.
– А что это за письмо?
– Какое надо письмо… Ты, Паша, слушай меня хорошо и запоминай. Завтра рано утром за тобой заедет Асланбек и отвезет в Тихорецкую – не надо, чтобы тебя в Майкопе видели. Там ты сядешь на поезд северного направления. Конечный пункт твой – город Клайпеда, есть такой на Балтийском море. Главное в этом городе – порт, а второй главный человек в порту – Костя Арцеулов. Обязательно встреться с ним, передай привет от дяди Миши, он поймет, и отдай ему письмо прямо в руки… Что я в нем пишу, тебе знать необязательно, сам ты не прочтешь его, по-нашему читать не умеешь… Костя тебя хорошо определит – табельщиком, экспедитором, диспетчером, что сам выберешь. Квартиру, может быть, сразу не получится, но отдельную комнату в лучшем общежитии получишь в тот же день.
– Дядя Миша, мне, честное слово, неудобно…
И потом, мне не нужно столько денег, да я и отдать не смогу…
– Ай, замолчи, а! Кто говорит за отдать?!
– …Его перемещения мы проследили. Как мы и предполагали, мурманский след оказался ложным. Из Ленинграда Чернов одиннадцатого марта вылетел в Минводы. Четырнадцатого марта вылетел оттуда на Омск. В Омск прибыл, оттуда рейсами «Аэрофлота» никуда не вылетал. Областное управление подключено. По фотографии ни в Минводах, ни в Омске никто Чернова не опознал. Поиск продолжаем.
– Да уж пожалуйста, Евгений Николаевич… Арик, голубчик, плесни-ка нам кваску на каменку!.. А что у нас по связям?
– Проверяем. Большинство абсолютно бесперспективно. Но некоторые заслуживают внимания. Особенно интересна одна фигура…
Ночка выдалась трудовая, но очень, очень продуктивная. С полуночи до пяти утра им с директором пришлось поработать грузчиками: перегружали три тонны грецких орехов с одной фуры на другую. Орехи пришли дальнобоем с тираспольской базы, а к ночи, как и было договорено, пришел транспорт от Гагика. Водитель, родной брат Гагика, стоял у раскрытых дверей своей машины с листочком бумаги и старательно отмечал каждый погруженный ящик, и каждый двадцатый отправлял для контроля на весы. Дальнобойщик мирно похрапывал в своей кабине, а Владимир Степанович, директор универсама, и его заместитель Рафалович, пыхтя и отдуваясь, таскали неудобные и тяжелые ящики из машины в машину.
Когда они загрузили последний ящик и, изнемогая от усталости, уселись прямо на ступеньки служебного входа, брат Гагика закрыл двери своей фуры, неторопливо достал из внутреннего кармана пиджака толстую пачку денег, перетянутую аптечной резинкой, и принялся отсчитывать. Всего причиталось получить три тысячи раз по три пятьдесят, итого десять тысяч пятьсот. Из них шесть тысяч шестьсот к завтрашнему утру окажутся на кассе универсама, а к вечеру – в банке в качестве дневной выручки. Это святое, ведь два двадцать – государственная цена за килограмм государственных орехов, и цену эту надо родному государству отдать, а оно за это в конце квартала, может быть, поощрит премией рублей в сто пятьдесят и переходящим вымпелом. И еще рублей семьдесят подкинуть дальнобойщику – за проявленное терпение и за молчание. Остальное будет поделено по-братски: по тысяче девятьсот пятнадцать рублей на брата. Годовой оклад заместителя директора за ночь физического труда. Нет, что ни говорите, а и при социализме, если с головой, можно себе жить очень даже неплохо! Орехи же все равно попадут на стол гражданам: утром хозяйки смогут запросто приобрести их на колхозном рынке всего по пять рубликов за кило. Или по шесть. Да здравствует плановая экономика! Слава КПСС!
Босс поехал домой отсыпаться после бурной ночи, а Рафалович прилег в своем крохотном кабинетике, пропахшем гастрономическим товаром: уже в восемь утра универсам откроется, и замдиректора должен будет заступить на трудовой пост. Он предвидел, что к вечеру станет ни жив, ни мертв, но Владимир Степанович проявил нехарактерный гуманизм: прибыв на работу к часу дня, отпустил своего утомленного праведным трудом заместителя отдыхать до понедельника. Обрадованный Рафалович приехал домой, добрал еще часика три здорового сна и проснулся свеженький как огурчик. Насвистывая, он сделал один телефонный звоночек, принял душ, заварил себе крепенького кофе, облачился в серый смокинг французского пошива и вышел во двор, где в кирпичном гараже стояла зеленая «Волга». В кармане приятно похрустывали дензнаки.
Остановился он возле одного из самых импозантных домов на Кировском проспекте. Здесь жил замечательный человек Яша Поляков, старый холостяк и любитель изящного. По вечерам у Яши собиралась солидная, хорошо между собой знакомая публика, преимущественно мужская, и предавалась интеллигентному досугу: легкий фуршет, красивые напитки, ненавязчивая музыка, кофе с ликерами, сигары для желающих, а по вторникам и пятницам – большие карты. Рафалович был в этой компании самым младшим, как по возрасту, так и по положению, и был чрезвычайно горд тем, что допущен в этот дом. Сегодня как раз была пятница.
Яша встретил его как родного – обнял, расцеловал, проводил в гостиную, налил бокал легкого вина. Рафалович оказался единственным гостем.
– Надо понимать, Яшенька, что сегодня игры не будет? – спросил Рафалович, развалясь в вольтеровском кресле.
– Отнюдь, Лепечка, отнюдь. Не дале как за пять минут до тебя звонил Бенечка Накойкер и сообщил, что направляется сюда вместе с добрым своим другом, профессором из Москвы. В беседе со мной он упомянул заветное слово «покер» и очень обрадовался, узнав, что будешь ты. Так что… – Яша красиво развел руки.
Минут через десять подъехали Беня Накойкер из Ювелирторга и московский профессор, представившийся Евгением Николаевичем Коваленко. Профессор производил внушительное впечатление – рост, осанка, красивое породистое лицо, очки в тонкой золотой оправе, аккуратная бородка, английский костюм-тройка, лакированные итальянские полуботинки, легкий запах хорошего одеколона. Яша предложил гостям испить по глотку токайского. Как бы из ниоткуда материализовалась нехитрая закуска: корзиночки с икрой, миниатюрные тосты с бужениной и швейцарским сыром, корнишоны размером с фалангу мизинца, прозрачные ломтики русской селедочки в экспортном исполнении, анжуйские виноградные улитки в мятном соусе, консервированные побеги молодого бамбука из далекого Гонконга. Завязалась светская беседа.
