«Пройдоха Хэмми проглотит толстяка Цореса как свежую устрицу, хоть весовые категории у них разные, но у худого и длинного Хэмми хватка как у породистого борзого кобеля, который на охоте легко одними челюстями ломает хребет волку. В данном случае попался кабанчик, но это проблемой не будет, Хэмми сожрет крошку Цореса с потрохами и не подавится, несмотря на все свое мусульманство. С капиталами нефтяной короля спорить невозможно», — думал Морвен, попивая свой любимый бренди. Опять подтвердилась его главная теория, что думать дано далеко не всем, что умение думать — это дар Божий, и научить этому нельзя никого. С этим можно только родиться. Он как всегда выиграл и как всегда все предусмотрел заранее.
Лиз не позвонила ни разу. Морвен тоже.
— Греция! Кто заказывал Грецию? Пройдите в двадцать шестую кабину!
Лиз, вырванная окриком дежурной телефонистки из потока воспоминаний, поспешно встала, одернув плащик, некрасиво задравшийся на большом ее животе, тяжело ступая, прошла по заполненному народом залу, открыла окрашенную жирной коричневой краской дверь.
— Алло, алло!
— Лизхен? Ты ли это? Вспомнила, наконец, старика! — Обрадованный голос господина Рабе звучал негромко, но вполне разборчиво. — Где ты?
— Я в Ленинграде, дедушка Макс…
— Где? А, ну да, ты же писала, что поехала учиться в тамошнюю Академию Художеств. Надо ж, в какую глушь забралась, подальше от папочки, я так понимаю…
— О чем вы?
— Она еще спрашивает, проказница! Мы хоть на нашем островке отшельниками живем, но кой-какие новости до нас доходят. Дала, все-таки, окорот прыщавому Джо, а? Между нами говоря, умничка…
— Дедушка Макс, умоляю, выслушайте меня, мне больше не к кому, не к кому обратиться…
— Вот как? — Голос, старика резко посерьезнел. — И что за проблемы?
— Я… я жду ребенка.
— Так. Срок?
— Восьмой месяц…
— Gott im Himme!<Боже праведный! (нем.)> И ты спохватилась только сейчас, когда уже поздно принимать меры… На — сколько я понимаю, твой отец ни о чем не догадывается?
Лиз расплакалась в трубку.
— А ну-ка, не реви! Наделала глупостей, умей и ответ держать… Во-первых, надо немедленно известить лорда Морвена…
— Но, дедушка Макс, отец… он никогда не простит меня… а главное — он не позволит мне оставить ребенка, он заставит сделать искусственные роды, и даже если ребенок выживет, сдаст его в какой-нибудь сиротский приют. Моего мальчика, моего Нилушку… за которого я отдам все — богатство, титул, положение в обществе, гражданство в цивилизованном мире…
— Лизхен, Лизхен, успокойся и не части так, не успеваю понять тебя… Мне послышалось, и, ты назвала какое-то имя, какое-то странное. Как ты хочешь назвать ребенка?
— Нил…
Дедушка Макс, почему вы замолчал.
— Думаю, Лизхен… Значит, слушай меня внимательно. По пути домой зайдешь в кассу возьмешь билет до Хельсинки. На поезд, на самолет, на автобус — это все равно, но обязательно на ближайший рейс, если успеешь — на сегодняшний. Много вещей не бери, только самое необходимое. Как приедешь, остановись в каком-нибудь приличном отеле и сразу же звони мне. И главное — ни о чем не тревожься, такие состояния могут плохо сказаться на ребенке…
Глава 6
КАК-ТО ПО ПРОСПЕКТУ…
(1983–1985)
Дорога в Швейцарию проходила по живописным местам, и настроение у Доминик немного поправлялось. Доктор Базиль Вальме как всегда нашел время проводить ее до небольшого курорта в горах, куда Доминик пригласил старинный приятель мужа господин Бирнбаум. Поправить здоровье и отвлечься от тяжелого потрясения в связи с кончиной полковника. Доминик потеряла не мужа, а скорее отца. Алекс всегда относился к ней как к дочери, но, как ни странно, ей было одинаково больно вспоминать гибель Пюка, отъезд Нила и смерть мужа. Она стыдила в душе себя за такой цинизм чувств, но сделать ничего не могла.
Жак запил и неделю не показывался, потом попросил отпуск на два месяца и как-то перед самым отъездом, когда пришел прощаться, странно намекнул, что знает, кто наделал столько горя, но сам будет его судить по законам той войны, на которой они вместе с Алексом пережили страшные времена. Доминик понимала, что тягаться с полицией Жак не сможет и только потеряет время и силы, но не попыталась его отговорить. Жак очень любил своего военного друга, и отомстить за его смерть — для него святое.
Самолет оторвался от земли, и несколько минут напряженная тишина царила во всех салонах, но как только бортпроводницы, очаровательно улыбаясь, засновали по проходам, напряжение спало, и пассажиры занялись своими невинными делами.
Сесиль ни разу не коснулась темы Доминик, даже имени ее не произнесла. Поначалу это действовало на нервы, но она так закрутила мужа хлопотами по сбору вещей и покупке подарков, что Нил успокоился: похоже, она попросту ничего не заметила. Нилу все документы были выданы без проблем. Его не смутил статус сопровождающего лица при ученой жене.
Все, что так стремительно произошло в последние дни, было ему на руку. Теперь полиция будет гоняться за Маню, Асуров будет долго его ждать, а ждать нечего. Объект их интересов умер, документы исчезли, сам он в законной отлучке. Свидетелей его непричастности полно. Полиция не имеет на его счет ни малейших подозрений, капсула с непонятными таблицами и не менее непонятной буквенной абракадаброй надежно припрятана на барже у верного Фила, где никому и в голову не придет искать ее. Конечно, рано или поздно асуровцы возникнут, но когда еще… Многое переменится, и хотелось бы надеяться — в лучшую сторону.
* * *
Он отстегнул ремень безопасности, откинул спинку кресла…
Сад был запущенным, многолетние цветы росли, как им хотелось, а тропинок вообще не было. Все дорожки заросли так, что непонятно, были ли они прежде. Растущие цветы тут же осыпались, едва Нил случайно касался их. И на месте прекрасных разноцветных чашечек образовывались сухие и безжизненные стебли. Яблоню он заметил сразу, но пробраться к ней стоило большого труда. Трава была так высока, что сначала он разводил ее руками, а уж потом смотрел, куда можно ступить. Подойдя ближе, он увидел, что ствол дерева как бы расщеплен ударом молнии, но не до самого корня. Бедное дерево непонятным образом сохраняло жизнь. Под тяжестью веток одна половина наклонилась почти до самой земли, другая, сохраняя какую-то необыкновенную гордость, протянула свои ветки к небу. Так выглядят благородные старухи, скрывающие свою немощность и дряхлость за гордой осанкой и элегантным костюмом. Как тяжело уже им держать голову и не согнуть усталые плечи, но неведомая сила распрямляет их, и даже что-то грозное, не принимающее жалости и соболезнований, сквозит во взгляде.
Нил погладил ствол, такой теплый, шершавый, и оглянулся в поисках какой-нибудь веревки, чтобы подтянуть опустившуюся часть ствола и, возможно, спасти дерево. Но в такой высокой траве невозможно было что-либо отыскать. Конечно, яблок на дереве уже не росло, а прежде, наверняка, они градом падали в траву и радовали птиц своей сладкой мякотью. Нил пошел дальше, но через несколько шагов обернулся, как будто его кто-то окликнул. Вокруг стояла тишина. Нил опять взглянул на дерево и среди зеленой листвы увидел красный шар. Не может быть, яблоко! Как оно могло уцелеть, а главное, почему одно? Он вернулся и легко сорвал его. Гладкая кожура холодила руку. Оно было абсолютно совершенным по форме и цвету, Нил ощутил аромат необыкновенной свежести. Старое дерево подарило перед гибелью один, последний, но такой прекрасный плод. Нилу захотелось поцеловать его, но как только он поднес яблоко к губам, оно выскользнуло из рук и пропало в траве. Он раздвигал траву руками, так продвигаясь незаметно вперед, но его нигде не было. Неожиданно он увидел сидящую к нему спиной девушку, он окликнул ее, но она не повернулась. Он подошел совсем близко к ней и увидел свое яблоко у нее на коленях. Лицо ее закрывали волосы, но руки он успел разглядеть. Тонкие, почти прозрачные пальцы бережно баюкали красный шар. Он тронул ее за плечо и она почти повернулась к нему…
