– То есть?.. А, ну так обратно, конечно…
– Куда это обратно? – не понял Нил. – В Женеву? Мало тебе приключений?
– А что такое? Мне бояться некого. Асурова теперь надолго законопатят, да и не посмеет он. Юсуфа папаша поместил в элитную лечебницу для наркоманов, Аслану с его головорезами кто-то глотки перерезал в Барселоне, про это везде же писали, и по телеку показывали. Мамед-старший распорядился, не иначе… А здесь мой Жиль учится. На магистра! – гордо тараторила Нюта. – В Швейцарии, вообще-то, иностранцев на работу не очень берут, но Жиль говорит, что мне, как «природному носителю языка», могут сделать исключение. Буду детишек английскому обучать, хоть и не такой уж я «природный носитель», по правде-то… А не получится, буду просто так жить, денежки у меня есть, ты же знаешь…
Нил с отеческой улыбкой слушал ее возбужденно-радостное щебетание, и лишь когда она замолкла, проговорил:
– Только смотри, не влезь опять во что-нибудь этакое… А если что, мне звони, номера все знаешь… И если ничего – тоже звони, а время будет – заглядывай, с сынишкой познакомлю.
– Ага! – сказала Нюта и совсем по-дочернему чмокнула Нила в щеку.
Глава четвертая
Свидание вглухую
(ноябрь, 1996)
(1)
Эд Макнамара настаивал на своем: интервью новому «Лайфу» давать необходимо, какими бы неприятными ни были вопросы. Таня Розен номинирована на Оскара, и теперь она уже не принадлежит себе, ее личная жизнь теперь является общественным достоянием, и поэтому отвечать на вопросы журналистов, копающихся в корзине с грязным бельем, теперь так же необходимо для ее кинокарьеры, как и сниматься на площадках «Мунлайт Пикчерз».
А вопросы предстояли самого противного свойства. Татьяну заранее бросало в дрожь.
Нет, не от боязни быть осмеянной миллионами читателей, но от омерзительного ощущения, когда самые низкие и недостойные уважения людишки вдруг готовы выразить тебе сочувствие, что уже ставит тебя даже ниже их… А корреспондент нового «Лайфа» бил именно на жалость. Это была коронка и фишка его материала.
Постный с виду, с бесцветными глазами альбинос, судя по нездоровому цвету кожи, страдающий какими-то трудноизлечимыми болезнями, одетый в похоронный костюм, в каких разве что кладут в гроб, задавал вопросы исключительно о личной жизни номинантки.
Кинематографические нюансы ее артистической жизни, казалось, почти не интересовали читателей того журнала, который представлял болезненный альбинос.
– Вы второй раз замужем?
– Эти двое мальчиков, они от второго брака?
– Ваш муж сидит в тюрьме, осужденный за совращение малолетней?
– Вы общаетесь с мужем?
– Недавняя смерть вашего друга Григория Орловского-Опиум как раз совпала с окончанием съемок. Не повлияла ли она положительно на ваше эмоциональное состояние, не помогла ли она натуральнее сыграть потерю мужа, погибшего на корабле, в фильме «Красные рыцари Андреевского флага»?
– И разлука с мужем, попавшим в тюрьму, помогла ли она сыграть потерю мужа в кинофильме?
– А у вашего второго мужа были дети от его первого брака?
– Вы встречаетесь с ними?
Альбинос в похоронном костюме прекрасно подготовился к интервью. Ему не зря платят деньги…
И молодчина Факноумо – если бы не его проработки ответов, ей бы пришлось несладко. А впрочем, осадок в душе после этого интервью остался самый противный.
Татьяна поревела немного, запершись в спальне. Поревела, вспомнив еще раз и Пашку-ослика, Пашку-гадкого-сволочугу, что так привязал ее к себе, а сам… А сам сгинул в тартарары.
После этого мерзкого интервью она решилась позвонить Колину. Поплакала-поплакала и позвонила:
– У тебя есть влиятельные знакомые в Сенате, помоги устроить свидание с моим мужем…
И Колин на другом конце условного провода на секунду задумался. И решил, что позвонит Петти-младшему, потому как тот в последнем разговоре отметил, что ему не безразлична судьба того фильма, в который вложены деньги его друга – лорда Морвена. И позвонит для верности самой вдове… У той тоже связи такие, что дух захватывает!
– Я позвоню, Таня, ты только не плачь… Скоро ведь наш праздник, скоро церемония вручения «Оскаров»!
Колин дозвонился и до Петти-младшего, и до вдовы лорда Морвена.
Они обещали что-нибудь придумать, чтобы облегчить страдания бедной номинантки.
А уже через день Татьяне позвонили из министерства юстиции. Оказывается, Павла перевели в тюрьму в штате Техас. И ей, Татьяне, теперь предлагалось отправиться в Даллас.
Давали свидание. Настоящее свидание, не такое, как в Детеншн-Сентер или в Брикстон-Призон, где они говорили друг с дружкой по телефону, разделенные толстым стеклом, но свидание продолжительностью в сутки, свидание в отдельном специальном домике… И можно было привезти детей.
Ах, Колин-Колин!
Настоящий друг!
(2)
– Паша! Скорее! Мальчики в лодке! Они же не справятся с рекой!
Таня выскочила на улицу и побежала вниз к берегу. Павел обогнал ее и, не раздеваясь, бросился в воду. Лодку крутило течением, и мальчишки не могли справиться, мало того, Митя даже встал во весь свой маленький рост, но тут же упал.
На берегу кричала Таня, но слов было не разобрать. А Павел все плыл и плыл, и казалось, что вот-вот еще немного, и останется только руку протянуть и зацепить борт, но невероятное даже для этой с детства знакомой речки течение подхватило неуправляемую лодку и понесло вниз.
«Дальше по течению водопад, мальчики погибнут…» – вихрем пронеслось в голове Павла, и он изо всех сил рванул за удаляющейся лодкой.
Перед самым краем лодка вдруг остановилась, как будто какое-то препятствие задержало суденышко перед падением, и Павел быстро догнал детей. Он уже видел испуганные мордашки притихших от страха сыновей. Рука коснулась края лодки, и в это мгновение лодка, как живая, вырвалась и полетела вниз на камни. Мальчиков, державшихся за руки, выбросило вверх как пушинки, и словно в замедленной съемке они полетели по струям водопада. Павел выбросил вперед свое сильное молодое тело, на лету в охапку схватил обоих и полетел вниз по ледяному потоку.
«Конец, это конец, но хоть вместе, им будет не так страшно, не так страшно и больно…» – промелькнуло в голове. Последнее, что он услышал, – как страшно кричала Таня. И это был крик такой боли, такого отчаяния, такого нечеловеческого ужаса… Вспышка ослепила все вокруг. Павел открыл глаза на секунду и тут же зажмурился – яркое солнце обожгло светом.
– А ты заспался, дорогой! – Клэр возилась со шторами, открывая ослепительному полуденному солнцу спальню.
