Она осеклась, и слова застряли у нее в горле.
— Мередит! — закричала она.
— Все в порядке, — простонала Мередит сдавленным
от боли голосом.
«От боли и от слабости», — поняла Бонни, которую словно
окатили ледяной водой. Коготь Тайлера пропорол ногу Мередит до кости. На
джинсах была дыра, а под ней — огромная открытая рана. К полному ужасу Бонни,
ей было видно все, что находилось под кожей, — связки, разорванные мышцы,
хлещущая кровь…
— Мередит… — отчаянно закричала она. Ее надо
срочно показать врачу. Все должны остановиться, понять, что это важно. У них
раненый, надо вызывать скорую помощь, надо звонить в 911. —
Мередит, — простонала она, чуть не плача.
— Перевяжи чем-нибудь. — Лицо Мередит было белым
как мел. Шок. Скоро наступит болевой шок. Как много крови; как сильно течет
кровь. «Господи, — думала Бонни, — помоги мне». Она обвела взглядом
землю в поисках чего-нибудь, чем можно было бы перевязать рану, но ничего не
нашла.
Что-то упало на землю рядом с ней. Длинный нейлоновый шнур с
обтрепанными концами, вроде того, которым они связали Тайлера на кладбище.
Бонни посмотрела наверх.
— Может, это подойдет, — неуверенно сказала
Кэролайн, лязгая зубами.
На ней было зеленое платье, а каштановые волосы растрепались
и липли ко лбу от пота и крови. Сказав это, она пошатнулась и рухнула на колени
рядом с Мередит.
— Тебе плохо? — ахнула Бонни.
Кэролайн покачала головой, но тут же наклонилась вперед,
скорчившись от приступа тошноты, и Бонни увидела отметины у нее на шее. Но
сейчас было не время заниматься Кэролайн. Мередит важнее.
Бонни перетянула шнуром ногу выше раны, судорожно вспоминая
все, что знала от своей сестры Мэри. Мэри работала в больнице. Она говорила —
нельзя затягивать жгут слишком туго и оставлять надолго, иначе начнется
заражение. Но ей нужно было как-то остановить поток крови. Ох, Мередит.
— Бонни… помоги Стефану. — Мередит задыхалась, ее
голос понизился до шепота. — Ему понадобится помощь… — Она повалилась
на спину, захрипела, ее сузившиеся глаза уставились в небо.
Влага. Все было мокрым. Руки Бонни, ее одежда, земля. Все
было мокрым от крови Мередит. А Мэтт по-прежнему лежал у дерева без сознания.
Она не могла бросить их, особенно рядом с Тайлером. Он мог очнуться в любой
момент.
Не понимая, как поступить, она обернулась к Кэролайн,
которая дрожала и пыталась бороться с приступами тошноты. На лице ее выступали
капли пота. «Бесполезно», — подумала Бонни. Но другого выхода у нее не
было.
— Кэролайн, слушай меня, — сказала она. Подобрав
самый большой обломок, оставшийся от палки, которой она огрела Тайлера, она
сунула его в руки Кэролайн. — Сиди здесь с Мэттом и Мередит. Ослабляй жгут
примерно каждые двадцать минут. А если Тайлер начнет приходить в себя, если он
даже просто пошевелится, бей его этим изо всех сил. Поняла? Кэролайн, —
добавила она, — тебе выпал отличный шанс доказать, что ты на что-то
способна. Что от тебя тоже может быть толк. Договорились? — Она поймала
взгляд ее бегающих глаз и повторила: — Договорились?
— А ты что будешь делать?
Бонни посмотрела на поляну.
— Нет, Бонни. — Кэролайн вцепилась ей в руку, и
Бонни боковым зрением заметила и переломанные ногти, и красные ссадины на
запястьях. — Посиди тут, в безопасности. Не ходи к ним. Ты ничем не
поможешь…
Бонни выдернула руку и поспешила к поляне, боясь, что
мужество вот-вот оставит ее. В глубине души она понимала, что Кэролайн права, и
она ничем не сможет помочь. Но в ее сознании звучали слова Мэтта. Надо хотя бы
попробовать. И она должна была попробовать.
Однако несколько ужасных минут она могла только одно —
смотреть.
Все это время Стефан и Клаус обменивались такими яростными и
точными ударами, что их схватка больше напоминала прекрасный и смертельно
опасный танец. Но это был бой на равных или, по крайней мере, почти на равных.
Стефан отлично справлялся сам.
Бонни наблюдала за боем. Стефан наступал на Клауса со своим
белым ясеневым шестом, и Клаус вынужден был опуститься на колени и отклоняться
все ниже и ниже назад, словно танцор лимбо,
[10]
который
проверяет, как сильно он может изогнуться. Бонни видела лицо Клауса — он, чуть
приоткрыв рот, смотрел на Стефана. Смотрел, как показалось Бонни, с удивлением
и страхом.
А потом все изменилось.
Когда Клаус изогнулся до предела, когда дальше уже было
некуда, и казалось, что он вот-вот упадет или переломится пополам, что-то
случилось.
Клаус улыбнулся.
Клаус пошел в атаку.
Бонни видела, как напряглись мышцы Стефана, пытавшегося
обороняться. Но Клаус, на губах которого играла зловещая улыбка, продолжал
наступать. Он был похож на чертика, который выпрыгивает из табакерки, но только
очень-очень медленно. Спокойно. Неумолимо. Улыбка становилась все шире и шире,
и казалось, что она вот-вот разорвет его лицо пополам.
Улыбка Чеширского кота.
Кота, играющего с мышью.
Стефан стонал и напрягал все силы. Стиснув зубы, он пытался
остановить натиск Клауса. Но Клаус и его палка двигались вперед, заставляя
Стефана отступать, прижимая его к земле.
Улыбка не сходила с лица Клауса.
И вот Стефан уже лежит на спине, и его собственный шест
упирается ему в горло под тяжестью копья Клауса. Клаус, сияя, смотрел на него
сверху вниз.
— Мне надоело играть, малыш, — сказал он,
выпрямляясь и отшвыривая в сторону свое копье. — Пришло время умирать.
Он выхватил копье из рук Стефана так легко, как будто
отобрал его у ребенка. Одним взмахом запястья он переломил копье об колено,
показывая, насколько он силен, насколько он был силен все это время. Как
жестоко он играл со Стефаном.
Половину разломанного шеста он швырнул через плечо, заставив
перелететь через всю поляну. А вторую половину вонзил в Стефана. Вонзил не
заточенным концом, а противоположным, заканчивавшимся множеством острых
обломков. Казалось, он опустил его без малейшего усилия, но Стефан закричал.
Клаус повторял это движение снова и снова, и каждый раз из груди Стефана
исторгался крик.
Рот Бонни открылся в беззвучном вопле.
Она никогда раньше не слышала, чтобы Стефан кричал от боли.
И ей не надо было объяснять, какой должна была быть эта боль. Ей не надо было
объяснять, что для Клауса был смертельным только белый ясень, а Стефана могло
убить любое дерево. Что если Стефан еще не умер, то вот-вот умрет. Что Клаус,
который уже занес руку, собирается покончить с ним последним мощным ударом.
Клаус запрокинул голову к луне, и на его лице заиграла бесстыдная улыбка, в
которой ясно читалось, что именно он любит больше всего и что его возбуждает.
Убийство.
