А Бонни не могла пошевелиться, не могла даже закричать. Все
поплыло у нее перед глазами. Она ошибалась. Она не взрослая, она все еще была
ребенком. Она не хотела видеть последний удар, но и отвернуться тоже не могла.
Всего этого не должно было происходить, но это происходило. Происходило на
самом деле.
На лице Клауса появилась улыбка, в которой не было ничего,
кроме наслаждения. Поднятая палка в его руках начала опускаться.
Копье пролетело через всю поляну и поразило его в самую
середину спины; оно застряло там и подрагивало, как огромная стрела. Папка
выпала из разжавшихся пальцев Клауса, безумная улыбка исчезла с его лица.
Секунду он стоял, раскинув руки, а потом обернулся. В его спине дрожало копье
из белого ясеня.
Хотя перед глазами Бонни кружились серые пятна, она
отчетливо услышала этот голос. Голос зазвенел, холодный, высокомерный и
исполненный непоколебимой уверенности. Он произнес всего четыре слова, но они
изменили все:
— Отойди от моего брата.
Глава 15
Клаус завопил; этот вопль напомнил Бонни о древних хищниках,
о саблезубых тиграх, о мамонтах. Одновременно с воплем из его рта вырвалась
пена, а красивое лицо превратилось в искаженную яростью маску.
Он завел руку за спину, стараясь ухватиться за ясеневое
копье и выдернуть его. Но оно вонзилось слишком глубоко. Бросок был сильным.
— Дамон, — прошептала Бонни.
Дамон стоял на краю поляны, между дубами. Она наблюдала, как
он делает шаг в сторону Клауса, потом другой. Он шел упругой поступью хищника,
готового убивать.
Он был в ярости. Одного взгляда на его лицо хватило бы,
чтобы Бонни со всех ног пустилась наутек, но мышцы отказались ее слушаться.
Никогда раньше ей не приходилось видеть такое яростное, едва сдерживаемое
бешенство.
— Отойди… от моего… брата, — повторил он почти
шепотом, не сводя глаз с Клауса, и сделал еще один шаг.
Клаус снова закричал, но его руки перестали лихорадочно
ощупывать спину.
— Идиот! Нам незачем драться! Я же говорил тебе там, в
доме! Каждый из нас может просто не замечать другого и идти своей дорогой!
Голос Дамона не стал громче:
— Отойди от моего брата…
Бонни чувствовала, что в нем растет Сила, мощная, как
цунами. Он договорил так тихо, что Бонни пришлось напрячь слух, чтобы его
расслышать:
— …пока я не вырвал у тебя сердце.
Наконец Бонни смогла пошевелиться и отпрянула на шаг.
— Я тебе говорил! — заорал Клаус, выплевывая пену.
Дамон не обратил на его слова никакого внимания. Казалось, он видит перед собой
только горло Клауса, только его грудь, где бьется сердце, которое он собрался
вырвать.
Клаус подобрал свой уцелевший шест и ринулся на Дамона.
Несмотря на потерю крови, у светловолосого вампира явно
осталось еще много сил. Он кинулся на Дамона так неожиданно и быстро, что
увернуться было практически невозможно. Бонни увидела, как он занес над Дамоном
копье, и невольно зажмурилась, но через секунду открыла глаза, услышав хлопанье
крыльев.
Клаус проскочил то место, где только что был Дамон, а над
ним парил черный ворон. Вниз медленно летело перышко, Бонни видела, как Клаус,
не останавливаясь, пробежал через всю поляну и исчез в темноте.
Мертвая тишина воцарилась в лесу.
Оцепенение прошло, и Бонни сначала сделала несколько шагов,
а потом стремглав помчалась к лежащему на земле Стефану. Он не открыл глаза,
когда она подбежала, — видимо, был без сознания. Бонни опустилась рядом с
ним на колени и ощутила, что все ее тело пронизывает мертвящий холод, как у
человека, который долго находился в ледяной воде и наконец почувствовал первые
признаки переохлаждения. Если бы не череда прежних потрясений этой ночи, Бонни
с криком убежала бы прочь или забилась в истерике. Теперь же это был просто
последний шажок к тому, чтобы соскользнуть за пределы реальности. В мир,
которого не должно быть, но который все-таки существует.
Потому что дела были плохи. Очень плохи. Настолько, что хуже
не бывает.
Она еще никогда не видела таких страшных ран. Даже раны, от
которых умер мистер Таннер, выглядели не так ужасно. И никакие советы Мэри
ничем не могли помочь. Даже если бы Стефан сейчас лежал на носилках у дверей
операционной, это все равно ничего бы не изменило.
Все в том же состоянии пугающего спокойствия она подняла
глаза и увидела в лунном свете взмахи мерцающих крыльев. Дамон оказался рядом с
ней, и она спросила на удивление спокойно и рассудительно:
— Если поделиться с ним кровью, это поможет?
Казалось, он не слышал ее. Его глаза были абсолютно черными,
словно состояли из одних зрачков. Безумная ярость, бешеная энергия — все это
отступило, осталось позади. Он присел на корточки и дотронулся до лежащей на
земле головы брата.
— Стефан.
Бонни закрыла глаза.
«Дамону страшно, — думала она. — Дамону страшно, Дамону! —
и я — боже мой, я не понимаю, что делать. Теперь ничего уже не изменить, все
закончилось, мы все погибли, а Дамону страшно за Стефана. Он не скажет, что нам
надо делать, потому что сам этого не знает, а значит, принять решение должен
кто-то другой. Господи, пожалуйста, помоги мне, потому что я очень боюсь,
Стефан умирает, Мередит и Мэтт ранены, а Клаус вот-вот вернется».
Она открыла глаза и посмотрела на Дамона. Он был белым, и
его лицо с широко раскрытыми глазами выглядело пугающе молодым.
— Клаус сейчас вернется, — сказала она тихо. Она
больше не боялась Дамона. Не было охотника, которому сотни лет, и
семнадцатилетней девушки, застывших у края мира. Были просто два человека,
Дамон и Бонни, которые старались сделать все, что в их силах.
— Я знаю, — сказал Дамон. Он спокойно держал
Стефана за руку, будто происходящее ничуточки его не волновало, и это казалось
вполне осмысленным и логичным. Бонни понимала, что он переливает Стефану Силу,
и чувствовала, что ее слишком мало.
— Кровь ему поможет?
— Не очень. Разве что чуть-чуть.
— Если поможет хотя бы чуть-чуть, надо попытаться.
— Нет, — прошептал Стефан.
Бонни вздрогнула. Она думала, что Стефан потерял сознание.
Но теперь его глаза были открыты, они были живыми, и в них сиял зеленый огонь.
Впрочем, глаза были единственным, что в нем осталось живого.
— Не глупи, — сказал Дамон, и его голос стал
суровым. Он сжал руку Стефана так, что костяшки пальцев у него побелели. —
Ты тяжело ранен.
— Я не нарушу обещания. — Непоколебимое упрямство,
звучавшее в его голосе, было написано на его бледном лице. А когда Дамон снова
открыл рот, явно собираясь сказать, что Стефан сейчас заткнется и нарушит
обещание, а не то он, Дамон, сломает ему шею, Стефан добавил:
