Кожаная подкладка от шлема играла роль шапки. Монгиец надвинул ее на глаза и, сложив руки на животе, делал вид, что спит.
Дойдя до этого препятствия, Мартин с Ронни сошли с мостков, чтобы обойти спящего, но он открыл глаза, сдвинул кожаную шапку на затылок и сказал:
– Ну-ка, стоять!
– Добрый день, господин монгиец, – сказал ему Мартин, улыбнувшись.
– А вот это пока неизвестно, – ответил тот и, поднявшись во весь богатырский рост, посмотрел сверху вниз на путешественников. – Деньги есть?
– Вряд ли найдутся, – развел руками Мартин.
– А если найду?
– Если поискать, то и у тебя найдутся, – заметил ему Ронни, отходя в сторону, чтобы зайти монгийцу в тыл.
– У меня нет, – ухмыльнулся тот, давая понять, что можно все решить миром, если прохожие не окажутся жадными.
– У тебя за поясом спрятан тощий кошелек и в нем пять монет по пять денимов и серебряный терций, – сообщил Ронни.
– И еще два денима в кармане штанов, – добавил Мартин.
– Ха! Тоже мне, специалисты! Ну-ка, быстро помогли солдату на бедность, а не то…
– Ты не солдат, дружок, ты стоппер, – подвел итог Ронни, сделав еще шаг в тыл монгийцу и положив руку на рукоять кортика.
– Так вы воры, что ли? – стал догадываться тот.
– Мы бывшие воры, – сказал Мартин. – Но угостить тебя можем, ты-то, похоже, жадина.
– Станешь тут жадиной, когда неизвестно, где и куда, когда и зачем, кто и где…
– Потрафит или жди выделки, – продолжил Мартин воровскую поговорку. – Ладно, товарищ, пойдем, мы сегодня в порядке.
– А вот это правильно! – обрадовался монгиец, поправляя сползавший с плеча ремень, на котором висел тяжелый меч в ножнах. – А серебро я сегодня утром с купца стряс, он даже к хозяину бегал жаловаться.
– А хозяин чего? – спросил Ронни.
– А что хозяин? Ему-то жаловаться бежать некуда!..
Все трое засмеялись и вошли в обеденный зал, большой и чистый, с выскобленными полами и побеленными стенами.
Навстречу выбежал работник с полотенцем на руке, но, увидев монгийца, опешил.
– Но вы сказали, что уйдете? Что это был последний обед?! – воскликнул он в отчаянии.
– Не переживай, приятель, мы заплатим за себя и за него, – пообещал Мартин, и на лицо работника вернулся румянец.
– Как скажете, господа! Будьте добры к лучшему столику возле окошка!..
58
Компания уселась за указанный столик, и Мартин, зная порядки, показал работнику золотой терций, что подтверждало его платежеспособность.
– Сей минут, господа! – подпрыгнул работник и убежал на кухню, а монгиец снял ранец и меч, прислонив их к стене.
– Хорошо живете, братки, золото показываете.
– Бывает, что и нам фартит, – сказал Ронни.
– А я вот второй месяц пешком чухаю. Все деньги давно проел и прохожих трясу, хотя временами и стыдно.
– А чего стыдно-то? – спросил Мартин.
– Пока воевал, отвык от ремесла – настрой не тот.
– А где воевал?
– Далеко, отсюда не видать. За Нордика выступал, короля веспов.
– Что-то мы про этого Нордика слышали, да, Ронни?
– Слышали вроде, – кивнул младший партнер.
Прибежал работник и поставил на стол блюдо с квашеной капустой и диким луком, потом сбегал на кухню и добавил большое блюдо с чищеным вареным картофелем.
– Мясо уже на жаровне – полчаса как! – сообщил он напоследок и убежал.
Монгиец воткнул пальцы в капусту и, забросив в рот едва ли не целую копну, зажмурился от удовольствия.
– Лучшая капуста на всем пути, – сообщил он после паузы. – Колдует он с ней, что ли?
– А как ты с вора на солдата переехал? – спросил Ронни, чередуя картошку и капусту.
– Сначала стоппером промышлял в городе Тунстоне, это в Ингландии. Но потом сторожа повязали и под замок.
– Это какие же там сторожа были, если тебя повязать смогли? – спросил Мартин.
– Сторожа были обыкновенные, но из арбалетов стреляли без промаха. Всадили болт в спину, а когда очнулся, уже в каталажке. Хорошо, не добили, и на том спасибо.
Монгиец принялся за картошку и по примеру Ронни стал чередовать ее с капустой.
– Пять лет в замке Лаудер отбарабанил, – сказал он, прервавшись, и посмотрел сверху вниз на Мартина. – Вы-то хоть знаете, что такое пять лет на одной баланде и соленых огурцах? Когда тюфяки сбитые, так что не выспишься на них, топят в камерах только под вечер, а вода гвоздями отдает – такое вы знаете?
– Я не знаю, – честно признался Ронни, – а вот Мартин двадцать лет отбарабанил, может, он и знает.
– Правда? – поразился монгиец, уставившись на Мартина, который неторопливо кушал картошку.
– Да, было дело.
– И давно вышел?
– Чуть больше недели.
– А где сидел?
– В Угле.
– В Угле?! – еще больше удивился монгиец. – Я слышал про этот Угол. Говорили, будто там больше трех лет никто не выдерживал.
– Ну, мне повезло – прижился. Тебя-то как зовут, а то мы за одним столом, а твоего имени не знаем. Я Мартин, а он – Ронни.
– А я Бурраш! – обрадованно сообщил монгиец и протянул свою лапу Мартину, а потом Ронни, пожимая их ладошки с особой деликатностью. – Вот же повезло, каких людей хороших встретил!..
Снова прибежал работник и, предупредив, чтобы посторонились, поставил на стол огромную сковороду с жареной бараниной.
– Ох, вот это подарочек! – обрадовался монгиец. – А вообще-то, Бурраш – это прозвище мне такое в полку дали, а на самом деле я Малмук.
– А как же ты в полк попал из тюрьмы-то? – спросил Мартин, срезая ножом мясо с бараньих ребрышек.
– А, ну да! – кивнул Бурраш, который так увлекся жареным мясом, что забыл про свой рассказ. – Ну так дали-то десять лет! А уж как пять отсидел, хотел хоть на крыльях улететь, так эти ингландцы замучили. Что ни день на прогулке насмешки.
– И ты не мог за себя постоять?
– Дык, покалечил нескольких, так меня в карцер – на хлеб и воду, а надзиратели, тоже ингландцы, ночью карцер водой заполняли, мне до пояса было. И крыс в дырку забрасывали десятка два. Вот и посиди в таких условиях. До того довели, морды поганые, что хотел перебить их там всех и будь что будет, но тут приехал в тюрьму какой-то хлыщ рыжий, весь напомаженный, как баба, да еще в парике. И зачитал указ, что, если кто захочет вступить в армию его величества короля Роджера Двенадцатого, ему срок скостят один год к пяти. То есть мне оставалось прослужить годик, да и дело с концом. Я подумал, что это самое лучшее, и записался прямо из карцера! Вышел весь мокрый и в крысином дерьме. Стою обтекаю, а надзиратели скалятся, глядя, как напомаженный от меня пятится. Я говорю, давай, милорд, где расписаться нужно, но он ничего, опомнился, подошел ближе и подал бумагу, показал, куда каракуль ставить.
