Они ему нравились, все трое, ему было легко с ними, хорошо… им, кажется, тоже — они словно принимали его куда-то, куда до этого ему вход был воспрещен.
Очень нравилась Берта. Был в ней какой-то правильный внутренний стержень, словно она была не мямлей-женщиной, а немножечко — средней. Гибкой, сильной, думающей, имеющей волю к решениям и поступкам… немудрено, что они выбрали ее, будь он человеческим мужчиной, он бы тоже, наверное, выбрал — потому что Берту можно было уважать, она более чем заслуживала это.
Псих ему тоже нравился — чуть иначе, но нравился. Псих, как казалось Киру, отчасти принадлежал какому-то прошлому, в котором застрял и из которого выбираться не желал категорически… но если не трогать это прошлое, то с Психом все было замечательно.
А больше всех ему нравился солнышко. Почему? Наверное, потому, что был самым лучшим из этих троих, с которыми было хорошо рядом. По крайней мере, для него, Кира. Порой ему казалось, что он знает солнышко миллион лет, все, что тот говорил, что делал, предугадывалось на шаг вперед запросто, и с солнышком было настолько весело и просто, что Кир удивлялся, как же это вообще возможно.
Признаться себе в чем-то еще Кир физически не мог — много лет назад данное слово держало, как стальные тиски.
И — вот такое.
Как, Волк сказал, это называется?..
Он сказал, что солнышко умрет. Скорее всего, умрет. На днях.
Из-за такой вот хрени?! И ничего нельзя сделать?!
Нет, я просто так не сдамся.
Не имею права.
…Катер разворачивался, подходя к пристани правым бортом.
Кир поудобнее подхватил сумку и первым перепрыгнул на берег.
* * *
Следующие дни превратились в бесконечный кошмар, в котором не существовало ничего, кроме периодов затишья и приступов. Спровоцировать приступ могло действительно что угодно — от самого негромкого постороннего звука, до чьей-то попытки войти в комнату. Скрипач не приходил в себя, и, по словам Волка, скорее всего уже не придет — казалось, врач намеренно делает на это упор, чтобы они не тешили себя надеждой на то, что произойти не может.
Волк приезжал каждый день, делал какие-то уколы, когда получалось, и практически ничего не говорил. Да, это кома. Да, пытаюсь. Да, трогать не надо. Да, температуру сбил, но это максимум, что я могу. Да, сегодня вроде бы получше, но это ничего не значит. Отстаньте от меня, пожалуйста, не выводите…
Ит не спал — да и не мог спать. Когда было его дежурство, он сидел в комнате, не отходя от Скрипача ни на шаг все восемь часов, когда дежурили другие, сидел в коридоре на полу, под дверью. Сознание было ясным, он не чувствовал ничего: ни усталости, ни сонливости. Казалось, где-то в глубине скрутилась тугая часовая пружина, сжалась мертвой хваткой — не отпустит, и не проси, бесполезно. Берта и Кир все-таки спали по очереди, пусть немного и урывками, а он не мог. Самое большее, что он себе позволял — это дойти до ванной и выпить воды. Ничего другого. Мир словно кто-то переключил в черно-белый режим, и свел к трем точкам — комната, коридор, ванная… Много позже он пытался анализировать, о чем думал в те дни, что чувствовал, но так и не сумел этого сделать. Казалось, он одним движением перемахнул за какой-то предел, и уже оттуда наблюдал происходящее.
Берта плакала. Беззвучно, незаметно, но почти не прекращая — у нее постоянно были красные опухшие глаза, она врала, что от недосыпа, но Ит и Кир видели: от слез. У себя в комнате она иногда молилась и даже попыталась как-то зажечь тоненькую красную свечку, привезенную из какого-то дальнего храма, но приехавший Волк шепотом наорал на нее — нечего, мол, тут панихиду до времени устраивать — и она стала молиться молча, про себя, как и привыкла.
Кир… Кир изо всех сил старался держать себя в руках и не дать сорваться тем, кто был рядом. Слишком неожиданным оказалось несчастье, которое свалилось сейчас на них, слишком нелепым оно было, и никто, совсем никто его не ждал. Старость, немощь, болезни — эти друзья ходят рука об руку, но когда такое обрушивается, как гром среди ясного неба, на тех, кто вчера еще был полон сил, и даже не мыслил о подобном… Это страшно вдвойне. Кир, как мог, старался помочь всем. Он то сидел рядом с Итом в коридоре, то пытался чем-то поддержать Берту, то шел в магазин, то разговаривал с кем-то из соседей, отвечая на вопросы, на которые ни Берта, ни Ит отвечать были не в состоянии. Он все никак не мог для себя сопоставить одно и другое, и не мог до конца осознать, что Солнышко, его Солнышко, их Солнышко почему-то лежит в этой темной, пропахшей нечистотами комнате; что его даже потрогать нельзя, не то что белье поменять, и что это — вот такая вот смерть, не в бою, не в старости… И сделать с ней ничего невозможно.
Он не думал.
Вернее, не так.
Он думал только об одном — что ему очень хочется протянуть руку и погладить эти спутанные грязные волосы. И сказать что-нибудь. Ну хоть что-нибудь.
Но даже это было тогда нельзя.
Оставалось только одно — ждать.
* * *
Скрипач пришел в себя на седьмые сутки, во время дежурства Кира, днем. До этого они заметили, что приступов вроде бы больше нет, но даже друг другу ничего не рискнули сказать. Продолжали все так же ходить на цыпочках и разговаривать шепотом — а вдруг?..
В комнате было темно, Кир на время своих дежурств лампочку выключал, рауф в темноте отлично видел, и освещение ему не требовалось. В первый момент уставший Кир не сообразил, что что-то изменилось, но потом вдруг с огромным удивлением понял, что Рыжий открыл глаза и, кажется, пытается что-то произнести, но губы не слушаются.
— Что, мой хороший? — спросил Кир еле слышно. — Ты что-то хочешь?
— Д…а…
— Не говори, не надо, — попросил Кир. — Ты просто моргни, ладно? Я пойму. Ита позвать?
Веки опустились и снова поднялись. Кир заметил, что голова у Рыжего трясется — он протянул руку, и погладил его по волосам.
Как и хотел все эти дни…
— Ты пить хочешь? — спросил он.
Веки опустились снова.
— Сейчас, сейчас. — Кир снова погладил Скрипача по голове. — Сейчас Ит придет, а я попить принесу.
Он выскочил из комнаты и бросился на кухню — Берта и Ит были там, потому что кухня оказалась единственным местом в квартире, где можно было говорить в голос, потому что расположена она была на другом конце коридора.
— Ребята, он очнулся, — скороговоркой начал Кир. — Ит, он тебя позвал…
Ит опрометью кинулся в комнату.
Берта растерянно смотрела на Кира.
— Он пить попросил. Берта, позвони Волку, надо узнать, ему можно?
На их счастье Волк подошел к телефону сам — они не особенно рассчитывали на такую удачу, день был операционный, и Волка в такие дни приходилось вызванивать по нескольку часов, он все время был занят.
